– И к чему ты это рассказал, почтенный?
– К тому, многопочтенный, что и моя верность такова. Ты, конечно, знаешь, что я был рядом с хасеки, когда ей выпал срок разродиться во второй раз, тоже чуть ранее срока. Но вот чего ты не знаешь, так это то, что роды были тяжелыми, повитуха опоздала, а Бахат и Эмине сами не справились бы… И потребовались мои руки, чтобы помочь роженице и принять дитя. К себе младенца я не привязывал, незачем было. Но в руках держал – первым. И эту связь не разрубить. Разве только вместе с жизнью.
– И ты считаешь, что я предлагаю тебе это?
– Не знаю. Возможно, и не предлагаешь. Но выходить ли замуж за… такого, как Рустем, пускай он и не прокаженный, решит моя девочка, а не ее мать. Сама. И не жди от меня подмоги в том, чтобы на это решение повлиять.
Некоторое время они сидели молча. Ветер сорвал с платана несколько листьев, уронил их на кофейный столик. Доку разложил их вокруг своей чашки, как фишки на игральной доске, а потом вдруг неуловимым движением перемешал, рассеял всю композицию.
– Так чем же закончилась история с тем верным графом-пашой? – спросил Мустафа, как будто это имело теперь особое значение.
– Скитаясь, захворал и умер свергнутый беглец. Его брат-султан велел набальзамировать тело, привезти его в столицу и похоронить торжественно, в семейном мавзолее. Но перед тем послал к старому паше гонца и словом своим гарантировал ему свободный выезд из осажденной крепости, а потом возвращение назад, чтобы тот мог своими глазами увидеть: мертв султан, причем не от меча. Старик выехал, убедился и, вернувшись в крепость, приказал своим воинам сложить оружие. Не знаю, было ли им обещано полное прощение, тем паче было ли оно соблюдено. Вполне могло быть и так. Рассказал мне тот кастилец, что самому старику султан предложил служить ему столь же верно, как прежде тот служил изгнаннику. Но старый граф ответил, что подобную верность султан для себя получить не сможет, поздно ему: ведь он не только что родился. Причем подобная верность вообще так просто не дается и слишком дорого обходится.
Теперь можно было делать последний глоток и завершать разговор. Но вместо этого лала-Мустафа вдруг, не вставая с подушек, наклонился вплотную к собеседнику, за счет своего огромного роста словно бы перечеркнув расстояние между ними.
– А теперь выслушай меня, почтенный ага. – Лицо его налилось темной кровью, голос пресекался. – Ты о своей верности особой закалки рассказал – так вот, и у меня она такая же. К Иблису благо престола и Порты, небось не рухнут. Трое мальчишек на мне, ага! Пускай даже ни один из них не идеален как будущий султан и никого из них я не принимал на руки прямо из материнского лона, но под моей рукой они растут с самого детства. Легко тебе говорить о неразрывности уз с твоей девочкой! Михримах ведь в любом случае ничего не грозит: безопасна смена власти для дочерей султанов и сестер их. Разве что замуж чуть хуже выйдет – да, ага, хуже, чем если мы это вместе размыслим, ведь Рустем блестящая партия для нее, подумай об этом. Но хоть бы и так. А вот моим мальчикам что посоветуешь? Положиться на милость Адаша и его матери, столько лет алчущей мести? Ну, может, младшего, Джихангирчика, он и пощадит, раз уж на руках его носил и со смехом в воздух подбрасывал. Только ведь Джихангир как раз не из моих мальчишек, я ему не наставник и вряд ли буду, хватит с меня и за этих троих ответственности!