Не сразу стало понятно, что в стену вбиты железные крюки, и вот на них-то эти люди, связанные по рукам и ногам, висят. Подцепленные крюком кто за бок, кто за лопатку, кто за нижнюю челюсть. А некоторые и не шевелятся уже. На таких сидят чайки, крикливо споря и погружая клювы в плоть мертвецов.
Кое-кого из тех, кто еще шевелится, чайки осаждают тоже.
Внезапно человек, находившийся прямо под мальчиками – он был повешен за ребро, – словно почувствовал их взгляд. Неимоверным усилием поднял голову, обратив вверх нечто такое, что уже совершенно нельзя назвать лицом. Иблисова маска, а не лицо это было.
Их словно ветром сдуло оттуда. Опомнились, уже когда набережная была, наверное, не меньше чем в полуфарсанге за спиной.
Опомнились, остановились – и посмотрели друг на друга сконфуженно. Нашли чего испугаться, дурочки (вернее, дурачки́)! Ведь после парада пленных кораблей на набережной как раз и происходят большие казни: пиратов, мятежников и прочих преступников. Даже видели эту казнь из дворца те же два дня назад. Совсем ничего не рассмотреть было из-за дальности, прямо-таки жалко. Хорошо хоть потом две головы, принадлежавшие самым известным пиратам, принесли во дворец, их можно было отлично разглядеть и даже потрогать, кому повезет (мальчикам, то есть тогда девочкам, – не повезло).
Помост после казни разобрали и кровь замыли, но это где-то там и было, неподалеку от крючьев. А на крючьях, стало быть, развешены те, кого нужно было показать не столько горожанам, сколько корабельщикам. Потому что развешенные, должно быть, именно на море и озоровали.
Ну так им ведь и поделом такая мука, правильно же? Да?
Ответ на этот вопрос был очевиден. Но он оставил какое-то странное послевкусие.
Трудно сказать, как бы мальчики боролись с этим, будь они постарше, лет семнадцати хотя бы. Но им было четырнадцать, это был их первый настоящий выход в город, и они еще задолго до сегодняшней вылазки предвкушали, как своими глазами увидят пышную пряность базар-майдана.
Так что для них оказалось совершенно естественным тут же отправиться воплощать в жизнь эту свою мечту. И радоваться сладости персиков, смеяться над вкусом халвы, жадно впитывать все звуки и цвета рынка. А воспоминания о крючьях в стене осыпались, как пыль.
Может, какая пылинка и осталась. Но она обнаружится не скоро.
* * *
– Ну так что же, идем?
– Сейчас… – Исилай о чем-то напряженно размышлял.
– Да пойдем, правда… – Яши потянул брата за полу кафтана. – А то как закричит в четвертый раз муэдзин, нас и хватятся!
– Успеем еще. А давай… – в глазах старшего из