— Хм… — одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, — да… Плохо. Пустовато без тебя в школе.
Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:
— Скоро уже. Доктор сказала, что недели полторы еще.
— И пойдем в мороженицу? — легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.
Там мелькнуло что-то непонятное, и она коротко задумалось, явно не о мороженом. Взгляд на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и, вдруг, залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула сейчас вся, от кончиков ушей и лба до выреза ночнушки.
— Что? — от неожиданности я подался вперед.
— Ох… — прошептала почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. — Дюш… Как мне стыдно… Как никогда…
Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.
Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.
Год назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой мирок.
Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало "хочу любить!", и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.
Мы помолчали, потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.
— Понимаешь, — начал осторожно подбирать слова, — что сделано, того уже не исправить. И пусть…
— И что теперь делать? — бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.
Я замер, вспоминая.
"Ты самая красивая", — неискренне шепчу в ухо, а пальцы уже торопливо теребят пуговицу на блузке.
"Я обязательно позвоню", — киваю в закрывающиеся двери ободранного "Икаруса", и, чуть выждав, метко забрасываю скатанную бумажку с номерком телефона в оплеванную урну.
"Дети спят уже? – и, деловито отводя глаза на вешалку, — Мне срочняк подкинули, жрать хочу – не могу…"