Именно тогда я подарил тебе первого из ёжиков. Принёс его вместе со стихами прямо на работу (мы дежурили в разные смены). Как же ты растаяла! Долго держала ёжика на руке, рассматривала, гладила… Не его, казалось, гладишь меня.
Маленькая стеклянная игрушка долго потом сопровождала тебя повсюду, обитая в кармашке сумки. Последующие ежи поселялись где-то дома, а этот, самый первый (в том ли кармашке живёт он сейчас?), оказался тебе особенно дорог.
В чём-то и мне. Им было проиллюстрировано ещё одно признание. Признание, острой сладкой болью сжавшее моё сердце.
Ты положила его на открытую ладошку и, серьёзно глядя мне в глаза, тихо произнесла:
— Знаешь, чего бы мне больше всего хотелось? Чтобы ты у меня был вот так, — и захлопнула ладонь, с силой зажав игрушку в кулаке.
Я с ужасом понял, что совсем бы не прочь оказаться на месте ёжика.
…Снятая с тормоза, машина дрогнула и покатилась под гору, набирая скорость.
Ну не могу я, ну не умею. Не умею и не хочу! Не для меня это занятие линейные вызова обслуживать. Откровенно говоря, я их слегка побаиваюсь. Не настолько, конечно, как линейные бригады к нашим больным попадать, но всё-таки.
Вроде и руки у меня на месте, и голова не мякиной набита. Знаю немало. Умею почти всё. И тем не менее. Люси утверждает, что это проистекает от недостатка линейного опыта.
— К нашему дураку приходишь — ты сразу его видишь.
У тебя в голове тут же — диагноз, прогноз, степень опасности. Парочка вопросов для уточнения — и чётко знаешь, что с ним делать. Нет?
— Ты права на все сто.
— А я не сомневалась. Теперь спроецируй всё сказанное на линейных. У них то же самое. Пришёл, увидел, засадил. Покуда больной задницу трёт, уже карточка отписана. Это потому для тебя мука мученическая, что тебе над непрофильными больными думать надо. А линейный не думает. Есть в башке картинка болезни, быстренько совместил с той, что видит, — ага, совпало! Умные люди даже термин специальный для этого придумали — «Диагноз узнавания».
— Случаи всякие бывают.
— Разумеется. Но большая часть клиентуры всё-таки обслуживается на автопилоте. Они к одному своему больному из сотни умственные усилия прикладывают, а ты, на соматические вызова попадая, с каждым вместе умираешь. Для линейных инфаркт или там авто — такая же рутина, как для тебя алкогольный галлюциноз.
Конечно, всё так. Справляюсь я в итоге неплохо, один или с врачом. Только не моё это. Когда-то, немало времени тому назад, сделало мне тогдашнее начальство лестное предложение — перейти на реанимационную бригаду. Престижное для «Скорой» место. Уважаемая всеми служба. Шарахнулся я в сторону, как чёрт от ладана, с криком: «Умоляю, не надо!» Разинуло то начальство в изумлении рот. «Шура, — грит, — ты что! Подумай».