Почин есть…
Убедившись в том, что других желающих получить медицинскую помощь в поле моего зрения не попадёт, я, оставив виски нетронутым, всё-таки пошёл прогуляться по городу.
Вблизи Кардин ещё больше напоминал декорацию — декорацию, впрочем, заброшенную. Будто ушла съёмочная группа, а на то место, где днём бурлили восточные страсти, припёрся укрыться от ветра и раздавить бутылочку местный сброд.
В тени старых дворцов и храмов с зияющими проёмами дверей и провалившимися крышами, близ дыр в подвалы, откуда тянуло мочой и дохлятиной, сидели кучками оборванные мужчины с синюшно-прожильчатыми харями хронических алкоголиков и неопрятные, растрёпанные женщины, давно уже утратившие все признаки своего пола, кроме остатков одежды. Те и другие испитыми голосами одинаково грязно бранились и спорили, чья очередь отхлёбывать из бутыли. Пили они что-то мутно-коричневое, похожее на свернувшуюся в холоде крепкую чайную заварку.
Тут же валялись в пыли спящие, рядом с одной из компаний я приметил определённо — и не сегодня — умершего. Тело уже вздулось и пахло соответственно, но это, похоже, никого не смущало.
Местами — почему-то преимущественно на перекрёстках — сборища совершенно другого вида. Чисто побритые, большей частью коротко стриженные жилистые мужчины с бегающими по сторонам цепкими глазами, одетые в свободные рубахи, под которыми угадывались углы тяжёлого металла, сидели на корточках небольшими группами, что-то активно обсуждая. Что именно, слышно не было говорили в этих компаниях негромко, но жестикулировали весьма оживлённо.
При мне в одной из таких групп вспыхнула ссора, двое вскочили на ноги, отпрыгнули от собеседников, запустив правую руку под рубахи. Их уняли, озираясь, усадили обратно, сунули в зубы по самокрутке. Поплыл серый дымок местной «травки», остро пахнущий зелёным тмином.
Дорогу преградила движущаяся навстречу толпа пёстро наряженных, поющих и танцующих на ходу людей со специфическими физиономиями, каких полно в том заведении, где я по долгу службы частый гость. Похоже, происходило нечто вроде религиозной церемонии, судя по выкрикам «хвала» и «славься».
Не желая оказаться участником шествия, я нырнул в гостеприимно открытую дверь, близ которой красовалась косо прибитая фанерная табличка с надписью «Ломбард». Стрелка на табличке аккурат к двери и указывала.
Внутри было сумрачно и прохладно, воздух пропитывали запахи лежалого тряпья, плесени (это нужно уметь — развести плесень в пустыне!) и средства от моли. Зарешечённые окна не мыли, сдаётся, с того дня, как в них вставили стёкла. На длинных, громоздящихся до потолка стеллажах навалены кучи самого разного барахла, в которое я не слишком-то вглядывался.