— Ты, парень, этот вопрос яйцеголовым из лаборатории задай. Только тебя к ним на версту не подпустят. Они же секретней генеральской зарплаты! Похоже, они сами его и придумали.
— Зачем?
— Как зачем, тупая твоя башка! Чтоб завоевать этот мир, в котором мы сейчас.
— Да на кой он нам сдался?
— Р-разговорчики! Ты, солдат, не рассуждать должен, а службу бдить. Плохо устав помнишь. Будем вспоминать. Вечером, на спортплощадке. Вопросы?
— Никак нет, сэр. То есть ещё один. Зеркало тут. А мы контролируем ещё восемь секторов. Там тоже зеркала?
— Нет, сынок. Зеркал там нет. А что до контроля, то мы здесь для того, чтобы не девять секторов, а весь мир стал нашим. Следующий, кто задаст вопрос, отправляется в кухонный наряд.
Невдалеке застрекотали вертолётные лопасти.
— Эй, хорош валяться, вылетаем! Разлеглись, как ежи супоросные! Встали, подтянулись! Не солдаты, а черепахи полосатые!
Из открытого бортового люка высунулась чья-то пунцовая рожа.
— Грузитесь живей! Всех собрали, вы одни остались! Ужин сожрут!
Салазки вертолёта зависли в паре сантиметров от грунта. Пригибаясь и прикрывая согнутым локтем лицо от летящих в потоке воздуха от винтов мелких камушков, четверо вояк заскочили в машину. Вертолёт развернулся, сбивая хвостом зелень с деревца, и с треском растаял в небе. Я остался один.
Непосредственная опасность миновала, и я вспомнил, что хочу пить. Покуда я прятался за камнями, трясясь от напряжения и пытаясь раздавить побелевшими пальцами сталь автомата, жажда куда-то отступила. Поняла, верно, 'no не до неё сейчас. Зато теперь вернулась с удвоенной силой. Я слетел к озерку, упал лицом в воду и хлебал её до тех пор, пока не почувствовал, что скоро лопну.
Пропитавшаяся потом одежда задубела фанерой, высохнув на теле, и воздуха определённо не озонировала. Извлекши из карманов их содержимое, я простирнул барахлишко и развесил его по веточкам. Затем искупался сам. Жить стало несколько легче.
Ночь упала внезапно, будто в котловинку уронили каплю чернил. Набравши сучьев, я сложил из них костерок на бережке, неподалёку от загадочно мерцавшей в темноте воды. Сырое дерево гореть отказывалось категорически. Я без жалости пожертвовал на растопку пару купюр из толстой пачки денег, результата нашей коммерции. Еле тлевший огонёк обрадовался взятке и, как записной мздоимец, принялся её бодренько отрабатывать, через пару минут запылав уже вполне весело. Одежда вскоре просохла на теплом ветру, я облачился в неё и вернулся к огню. Лежал рядом с ним на песочке, время от времени подкармливая его парой веточек. Курил неспешно и с удовольствием. Дымок сигареты мешался с горьковатым дымом костерка. Закрой глаза — и ты дома.