В туманной вечерней дымке расплывается вот такая же горечь осенних костров. Протяжно стонет электричка. На деревянном перроне шуршит под ногами разноцветная листва. Тает вдалеке красный фонарик последнего вагона.
Стою, облокотившись на скрипучие потрескавшиеся перила, глядя на дотлевающий у пальцев табак. Уроню на рассохшиеся ступеньки и неспешно пойду через пряно пахнущий прелью лес к старому домику с облупившейся краской на ставнях, где можно зажечь лампу на круглом чайном столе, завернуться в огромный овчинный тулуп и долго глядеть на летящих от заросшей заводи мошек, пытающихся забраться под зелёный абажур.
Почему ты опять не осталась у меня, милая? Я не обижу тебя, я буду с тобой ласков… Мягко поскрипывает старое плетёное кресло, и звёзды пахнут антоновскими яблоками…
Лёгкий шорох вернул меня к текущей реальности. От озерка ко мне скользнула хищная гибкая тень. Сильное кошачье тело. Упругие лапы, к круглой голове прижаты небольшие уши. Короткий, мохнатый, не совсем кошачий хвост чуть на отлёте. Двумя бездонными сапфирами пламенеют безудержно-синие глаза.
Испугаться я не то не успел, не то не захотел. Продолжал спокойно лежать, глядя на ночного гостя. Тот приблизился, остановился возле ноги. В сиянии ночного светила переливающаяся при движении короткая шерсть отблёскивала серебром.
— Пожалуйста, продолжай, — услышал я негромкую просьбу.
— Продолжать что? — Насмотревшись на этот вывернутый мир, я и не подумал удивиться поведению хищника. Если бывают говорящие мышки, то почему не быть говорящим кошкам?
— Ты так хорошо думаешь — тихо, нежно, немного грустно. Это стихи?
— Нет, милая. Это воспоминания.
— А ты не мог бы вспомнить ещё что-нибудь? Такое же.
— Я не умею по заказу, моя хорошая (почему-то я был совершенно уверен, что это существо женского пола), но, если хочешь, я могу почитать тебе настоящие стихи.
— Красивые? Почитай…
Я пересказывал ей стихотворение, недавно услышанное мной, — песня, звучавшая в курилке в ночь всескоропомощной попойки. Оно удивительно сочеталось с настроем моих недавних мыслей, подслушанных пришелицей:
Хищница замерла, вслушиваясь в музыку строк, окаменела так, что ни единый волосок не шевелился на её серебряной шкуре. Лишь глаза то затухали, то вновь вспыхивали синим огнём в такт поэтическому ритму.
Повисла в воздухе последняя строка. Гостья тихо вздохнула и вытянулась рядом со мной на песке, положив изящную голову на лапы.
— Действительно красиво…
— Кто ты?
— Я — Та, Которой Принадлежит Ночь. — В её словах вовсе не звучало ненужной выспренности. Всем нутром я чувствовал, что это имя действительно выражает подлинную сущность великолепной хищницы.