А сейчас была в полной силе, в полном разливе золотая осень.
Со стороны большака все выглядело так, будто в один какой-то очень торжественный момент кто-то, который знается с неземными силами, вдруг взмахнул, и в полном согласии с этим жестом все леса тут же вспыхнули чистым янтарным пламенем. Клубами вскинулось оно к самым высоким вершинам. Но тут наступил момент еще торжественней, и тот, невидимый, взмахнул еще раз и все остановил. И повисли, как в дремоте, уж не янтарные, а золотым тронутые клубы осеннего пожара. Как раз в тот момент, когда их края занялись багряными и ярко-оранжевыми языками.
И вот далеко впереди из этого колдовского леса вылетела — не больше не меньше — цветастая стайка каких-то неведомых птиц. Они оживленно размахивали крыльями-руками и весело разевали рты. Потом они очутились совсем близко, и послышался многоголосый гвалт. Автобус остановился и принял их.
И тут же наполнился запахами леса и травы, веселыми криками, восторженным визгом и хохотом.
Они расселись и не успели как следует поутихнуть, как одна прямо с высокой ноты чистым голосом завела:
И ее подружки, будто только и ждавшие этой минуты, тут же подхватили:
Его мягко подбрасывало вместе со всеми. И вместе со всеми летел он, провожаемый этой песней о соловьиной весне навстречу лучезарным лесам. И все больше светлело там, в глубине. И от былого не осталось и следа. Маяла только острая грусть: а что там с ней, с Наташкой?
Песня оборвалась так же неожиданно, как и взлетела. И послышался чуть притушенный голос:
— А этот-то проводил вчера и говорит… Тихонько так нагнулся и говорит… — тут смешливый голос перешел на полушепоток, и все остальные стеснились головами над рассказчицей. А та произнесла какие-то три-четыре слова и группка тут же разметалась от хохота.
Немного посекретничав, они будто спохватились и снова завели:
И опять он, плавно покачиваясь, летел навстречу сияющим лесам. И эта песня о соловьиной весне уж звенела в нем самом. И в нем уже просыпалась своя весна. Что-то далекое-далекое. Какие-то неясные, полупризрачные картины.
Из того далекого он не помнит ни себя, ни окружающих предметов. Помнит только, что было все в том самом доме. И было это пробуждение. И — птичьи голоса. Мир — целиком из них. Они разные, отдельных выделить нельзя — общий, дружный хор. Но верховодят, конечно, соловьи. И он сам, невесомый, как звук, плавает среди звуков соловьиных песен.
А потом — осторожный, легкий, как дыхание, поцелуй и нежное: «Вставай, мой маленький! Вставай, моя золотиночка!»