Мэрилин Монро (Беленький) - страница 118
«Неожиданно посреди нашей сцены в «Вишневом саду» он [М. Чехов] замер и некоторое время постоял, прикрыв рукой глаза; затем взглянул на меня и нежно улыбнулся.
— Могу задать вам личный вопрос? — спросил он.
— Какой угодно, — ответила я.
— Только скажите мне правду, — продолжал он. — Пока вот мы с вами вели сцену, не возникли ли у вас какие-нибудь сексуальные мысли?
— Нет, — сказала я. — В этой сцене нет же секса! И я вовсе о нем не думала.
— И ни малейшего побуждения к объятиям, поцелуям?
— Нет. Я полностью сосредоточилась на действии.
— Верю. Вы всегда говорите правду.
— Вам, — сказала я.
Несколько минут он ходил взад-вперед, потом сказал:
— Очень странно. На всем протяжении сцены я неизменно ощущал сексуальные флюиды, исходившие от вас как от женщины, находящейся во власти чувства. Я остановился, решив, что вы, должно быть, постоянно сексуально озабочены.
У меня брызнули слезы. Внимания он на них не обратил, но продолжал, тщательно выбирая слова:
— Теперь, Мэрилин, я понимаю ваши осложнения со студийным руководством и даже руководство ваше понимаю. Вы — молодая женщина, источающая сексуальные флюиды, причем независимо от того, чем вы заняты или о чем думаете. Весь мир уже отозвался на эти флюиды. Стоит вам появиться на экране, от него начинают исходить флюиды. Ваше студийное руководство только в них и заинтересовано, как актрису они вас не воспринимают, ибо, лишь источая флюиды перед камерой, вы в состоянии их озолотить. Понятно, почему они отказываются смотреть на вас как на актрису. Для них вы куда ценнее как эротический стимулятор, и все, что им требуется от вас, это делать из вас деньги, снимая на пленку ваши эротические флюиды. И резоны их и планы вполне понятны. — И Михаил Чехов мне улыбнулся. — Вы можете разбогатеть, просто стоя перед камерой и ровным счетом ничего не изображая.
— Но мне этого не нужно, — сказала я.
— Почему? — мягко переспросил он.
— Потому что я хочу быть артисткой, а не эротической причудой. Я не хочу, чтобы меня продавали, словно я — целлулоидный стимулятор и на меня достаточно только взглянуть, чтобы всех начинало трясти. В первые годы это было еще терпимо. Но сейчас-то все другое».
Судить об этом достаточно неожиданном для М.А. Чехова диалоге можно, к сожалению, только по воспоминаниям Мэрилин, то есть по источнику, во многих иных ситуациях оказавшемуся ненадежным. Не исключаю, что и здесь Мэрилин что-нибудь от себя да добавила. Например, собственные слезы в ответ на замечание о «сексуальной озабоченности» или страстный заключительный монолог. Но разговор целиком, как таковой, не выдумать. Стало быть, буду исходить из того, что он подлинен, а раз так, то, за исключением последних строк, выражающих собственные ли, внушенные ли кем-нибудь амбиции Мэрилин, совершенно очевидно, что и для Чехова проблема состояла не в том, чтобы сделать из Мэрилин драматическую актрису (не говоря уж о выдающейся), но в том, чтобы заставить студийное руководство во главе с Зануком относиться к ней как к человеку, а не как к «эротическому стимулятору». Это смешение амбиций и чувства собственного достоинства, как мне кажется, сыграло позднее роковую роль в судьбе Мэрилин.