Во второй половине жизни нам не раз придется пережить разочарование и испытать горечь поражения. Уходят друзья, уезжают дети, нас постепенно оставляют силы и, наконец, сама жизнь. И кто в силах совладать с таким, на первый взгляд, очевидным поражением? И все же задача жизни требует, чтобы мы принимали и это кажущееся крушение, как принимали приобретения, которым служила первая половина жизни. Юнг отмечает:
В некий тайный час полудня жизни парабола обращается вспять, рождается смерть. Вторая половина жизни – не восхождение, развертывание, увеличение, избыток, но смерть, поскольку конец и есть ее цель. Отрицать неизбежность завершения жизненного цикла синонимично отказу принимать его конечность. И то, и другое означают нежелание жить, а нежелание жить равнозначно нежеланию умирать. Восход и закат составляют одну кривую[61].
Бегство от душевных омутов, какими бы отталкивающими те ни казались сознанию, – это бегство от цельности жизни, которая может быть выражена лишь в парадоксах. И любая психология или мировоззрение, исключающие парадокс, лишает нас целой половины жизни.
Ну, а основной парадокс культуры благополучия заключается в том, что мы все больше теряем уверенность, что благополучная жизнь и вправду имеет какой-то смысл, и все менее убеждены этом. Благополучие – неважная мерка для жизни, другое дело – жить со смыслом, поскольку тогда мы начинаем равняться на программу развития, а не регресса. Нам все равно не добиться того, чтобы все в жизни прошло гладко, как по маслу. Жизнь – сплошная чересполосица, а истина вообще берется с боем. Да, Эго готово пойти на что угодно для того, чтобы обеспечить себе комфорт, однако душа обращена к целостности, и от этого Эго делается еще беспокойней. Целостность не зовет к комфорту или праведности, или всеобщему согласию, скорей, она приглашает испить до дна этот своеобразный, крепко настоянный напиток, который зовется жизнью.
Как мы уже не раз убеждались, задача, которая стоит перед эго-сознанием во второй половине жизни, – остановить свой бег и принять более масштабную духовную задачу. В отличие от фантазий молодости эта широта жизни нередко открывается на равнинах страдания – и уж никак не на сияющих вершинах «нью-эйджевой» трансцендентности или в испуганных попытках спрятаться от сложностей, характерных для фундаментализма. Она открывается в том, что Йейтс называл «переплетенье человечьих вен, и топь, и ярость». Только посреди страданий и поражений мы растем и так обретаем перспективу смысла, непередаваемого во всей его полноте и богатстве. Приняв страдание, признав парадокс, мы заслуживаем того, чтобы гордиться своей человечностью. По меткому выражению Юнга, «присутствие этого, на первый взгляд, невыносимого конфликта – лишнее подтверждение правоты вашей жизни. Жизнь, лишенная внутренней противоречивости, – это половина жизни, или же жизнь в Запредельном, удел одних только ангелов. Но Бог любит людей больше, чем ангелов»