Но богатое убранство зала тотчас поблекло, а то и вовсе исчезло, как только девушка заметила в вечернем полумраке темное пятно, по очертаниям которого угадывался музыкальный инструмент, виденный ею только на картинках книг, в избытке наполняющих некогда найденную комнату-архив. Она не помнила, как дошла до него, медленной ли поступью или стремительным бегом, — но разве это имело какое-либо значение? Секунда — и пыльное покрывало уже покоится смятой тряпкой на полу, мгновение — и девушка уже сидит за превосходным роялем, будто высеченным из обсидиана единым целым, с выгравированными над белоснежной клавиатурой буквами означающими страшное имя Иблис. Впрочем, девушка не обратила на него никакого внимания — и даже если бы знала значение этих странных символов, не удостоила бы их ни одной минутой осмысления рокового значения.
Сколь многолико незримое! В самосознании народов всех стран и национальностей живет неисчислимое количество образов и видений единого по своей сути духа. Разрозненность и вражда, возникающие с целью обособить один народ от другого, только поощряют стремление к различию. Чем отличается жестокая аккадская богиня Иштар от женственной Астарты, а ревнивый демон Асмодей от губительного Астарота? Пусть вас не смущает их многоименный вид. Несмотря на внешнее различие, двоякое описание их образов, противоречивые и порой фантастические свойства, приписываемые им, суть не изменится и останется верна собственному основополагающему единству.
Оставив сладкое предвкушение, девушка незамедлительно прикоснулась тонкими, но сильными пальцами к холодным клавишам. Окрыленный восторг наполнил ее, стоило только услышать неприкрытое сходство с чудным звучанием, некогда исходившим из граммофона мистера Бальдра. Звук струился, мягко перетекал из одной гармонии в другую, словно бесконечно наслаивался и одновременно растворялся в непрерывности монолитного звучания. Померкли звезды, остановилось вечное движение материи, мир застыл в немом очаровании.
Игривая Саломея будто двигалась в такт мелодии, льющейся из-под ласковых и точных движений рук девушки. Вся нотная литература, виденная когда-либо ею, оживала в памяти непрерывным потоком, стремительно заполняла собою разум, неизбежно туманила его. Вальсы сменялись мазурками и польками, а те в свою очередь романтическими фантазиями и сонатами. Музыка закружилась в мятежном вихре, только набирающем обороты и подстегивающем Флорентину. Постепенно сошлись противоположности, позорно проиграв в борьбе единства и слившись в долгожданном соитии, радость стала неотделима от печали, скорбь отождествлялась с воодушевлением, а рождение крылось в неизбежной гибели.