– Впрочем, – встрепенулся халиф, выныривая из размышлений, – меня больше беспокоит другое. История аш-Шарийа ходит кругами: пора благоденствия, мятеж неблагодарных, кровь на улицах… Хотел бы я разорвать эту цепь событий, она представляется мне порочной. Все уляжется, и я пойду в хадж.
В тишине слышалось, как падают в пруд капли из фонтана – плюх, плюх…
– Абдаллах… – вдруг начал говорить Тарик.
Халиф предупреждающе поднял руку:
– Оставим это. Я все понял и ни в чем тебя не виню. Жди меня в столице. Я торжественно вступлю в Мадинат-аль-Заура. По улицам провезут пленных карматских вождей: пусть все жители видят, что секта еретиков истреблена. Ты встретишь меня у ворот дворца халифов во главе военачальников. На большом приеме я хочу наградить тебя у всех на глазах. Чтобы ни один грязный рот не смог сказать, что ты в опале, Тарик.
Нерегиль молча склонился в благодарном поклоне.
Аль-Мамун кивнул сам себе и продолжил:
– Джунайд, от моего имени напишешь вазиру барида: «Спросили одного мудреца: "Кто из людей в наихудшем положении?" И он отвечал: "Тот, в ком страсть одолела мужество и чьи помыслы удалились в высоты, так что его знания расширились, а оправдания уменьшились"». Тахиру отправишь записку с бейтом великого Имруулькайса: «И меньше других людей мне нужен назойливый, что мнит всех заблудшими, не зная и сам пути».
– Да, мой господин, – улыбнулся суфий.
Тарик настороженно пошевелил ушами:
– Опыт говорит мне, что в переводе с вежливого ашшари это означает «заткнись, или следующую записку я засуну тебе в жопу?», да, Абдаллах?
– Примерно, – усмехнулся халиф. – Что, понравился тебе последний фирман?
– Ты бы мог и мне написать что-нибудь изысканно стихотворное, – процедил нерегиль.
В ответ аль-Мамун лишь фыркнул, встал и с наслаждением потянулся.
– Жди меня в столице, Тарик.
Что-то он забыл сказать или сделать. Что-то забыл.
Ну да ладно, подумал Абдаллах. Еще успеется. Все еще впереди. Вот, к примеру, ночь с этой девочкой, Шаадийей…
* * *
Мадинат-аль-Заура, неделю спустя,
ночь перед большим приемом
Счастливые вопли джинна неслись над Длинным прудом. Имруулькайс, конечно, пел, но выходило не очень мелодично. Развалясь на спине и размахивая передней лапой, пьяный кот орал во всю глотку:
– И сно-оооова до-оооождь! Опя-аааать, стекая с кры-ыыыш, ты моното-ооонно каплями стучи-иииишь!..
Сидевший над поющим котом Тарег не выдержал и накрыл того корзиной. Разъяренный Имруулькайс выскочил из-под нее с выпущенными когтями и оскаленной пастью:
– Ты что?!
Отвалившаяся плетенка сбила с террасы в сад чашку с вином. Кот чихнул и принялся как ни в чем не бывало вылизывать винный след на мраморе. Тарег протянул руку к кустам петуний, сорвал пурпурный, с синими прожилками цветок и принялся высасывать сладкий сок из острого кончика.