– Как ты мог, Якзан?!. Ты знал и молчал! Как ты мог выставить меня дураком перед всем светом!..
Откричавшись, аль-Мамун принялся отдуваться и промакивать лоб краем чалмы.
Якзан молчал со своим всегдашним отсутствующим видом – и смотрел в потолок.
Халиф вздохнул и вдруг, ни с того ни с сего, спросил:
– Ну почему, почему Тарик сбежал из Мейнха, а? Почему он все время норовит сбежать от меня?
Абу аль-Хайр почувствовал, как поднимается у него чалма на вставших дыбом волосах. Халиф не ожидал ответа на свои горестные вопросы – он обращал их ночи, лампе, изразцам пола: словом, жаловался на судьбу.
Ответ, между тем, пришел мгновенно. Якзан аль-Лауни отчеканил:
– Тарег Полдореа полагал, что ты приказал убить своего брата, его жену и его ребенка.
Абу аль-Хайр почувствовал, как бьется где-то под потолком мотылек.
Все так же безмятежно лаонец продолжил:
– Но я сказал ему, что он ошибается, а вся вина за убийства лежит на твоей матери и матери твоего брата.
Мотылек стрекотал крылышками. Время сгустилось, как смола, и застыло.
– Позови нерегиля, раз уж ты его привез, о Абу Хамзан, – кашлянув, приказал аль-Мамун.
Ноги затекли, а жизнь почти иссякла в Абу аль-Хайре, но он нашел в себе силы встать и выйти из приемного зальчика. В соседней комнате горела одинокая лампа у стены. Вон он, этот внутренний дворик.
На циновках из халфы, свернувшись калачиком, безмятежно спала Арва.
Одна.
Нерегиля во дворике не было.
– Что же ты делаешь, сволочь. Что же ты делаешь, аль-Кариа, бедствие из бедствий, пакостное ты подлое чудище! – ахнул Абу аль-Хайр.
И в отчаянии сел на темные, склизкие от росы ступени.
* * *
Умм-Каср, незадолго до этого
Когда существо в черной придворной фараджийе, поманив за собой Абу аль-Хайра и Шаадийю, скрылось в ночной, пахнущей алоэ темноте, Арва боязливо выдохнула воздух – а до того, похоже, и не дышала, до того боялась пошевелиться:
– Тьфу ты, страсть какая, хуже гулы…
И обернулась к сидевшему рядом юному невольнику:
– А ты, братец, не испугался? А, красавчик?
И, поправляя край платка, поиграла бровью. Абу аль-Хайр, видать, обзавелся гулямчонком: этого юношу Арва еще не видела среди слуг. Явно из кипчаков, безбородый, полногубый, с миндалевидными оленьими глазами – вах, этот отрок чаровал взгляды мужчин и женщин, и всякий мог искать его расположения. Вот почему господин не призывал ее последние два дня – не иначе как уединялся с новым приобретением…
Поганец тем не менее даже глазом в ее сторону не повел, словно муха ему прожужжала. Ну, точно любимчик. И какой нравный – всего-то пару раз водил его господин в спальню, а уже нос задрал, фу ты ну ты…