— Каким образом? — спросил Телеус.
* * *
Тронный зал был освещен множеством огней. Горела каждая свеча в настенном светильнике. Люстры казались огненными колесами, парящими в воздухе. День еще не начался, но в толпе платок негде было уронить. Никто не желал пропустить возможность увидеть, как всесильного капитана гвардии пошлют на казнь. Это позволило Костису относительно незаметно проскользнуть в зал и затаиться около двери. Царь предупредил его, что передав сообщение Телеусу, он должен поспешить в свою комнату и ждать, когда минует буря, но Костис просто не мог уйти. Он не был уверен, решится ли Телеус. Тюремщик вернулся слишком рано, и остальные стражники уже стояли в коридоре, чтобы вести арестованных к царице. Времени на убеждение не оставалось. Торопясь, Костис быстро произнес эту фразу на архаичном языке и перевел на простонародный. Он понятия не имел, знает ли Телеус архаичный и в состоянии ли он сейчас запомнить последовательность незнакомых звуков. Никто понятия не имел, почему эта фраза, начальная строфа из гимна Гефестии, которую поют в Эддисе на весеннем празднике, может напомнить царице о прошлых ошибках. Костис знал одно: царь обещал, что так оно и случится. Все, что мог сделать Костис, это следовать за заключенными и их тюремщиками, а затем отойти в сторону, когда пленных ввели в тронный зал. Он будет ждать, пока не поймет, умрет его друг или нет. Если Ариса приговорят к смерти, Костис не оставит его.
Глаза всех присутствующих были устремлены к трону. Аттолия сидела на нем одна. Место рядом ней, неизменно занятое в течение нескольких предыдущих месяцев, опустело, но никто не замечал этого, потому что внимание всех людей было сосредоточено исключительно на царице.
Она посмотрела на стоящих перед ней мужчин. Только Телеус имел право говорить от их имени. Он огляделся, как человек, который колеблется, прежде чем выбрать свой путь. Затем он поднял лицо к царице.
— Oxe Harbrea Sacrus Vax Dragga Onus Savonus Sophos At Ere.
Внезапный порыв ветра ворвался в открытые окна и задул часть огней на люстрах, в зале стало темнее. В колеблющемся свете свечей царица, казалось, вспыхнула от ярости, готовая разгореться вместе с ними, как пламя, одновременно неподвижное и всегда готовое к взрыву. Ткань платья на коленях слегка сморщилась, когда держащие ее руки сжались в кулаки. Костис вздохнул, пытаясь втянуть в себя глоток внезапно затвердевшего воздуха.
— Что? — спросила царица, словно интересуясь, хватит ли у Телеуса смелости повторить свои слова.
— В нашей беде мы взываем к Великой Богине в ее мудрости и милости, — сказал Телеус на простонародном.