– Ну… – все еще хмурясь, протянул Антара. – Тебе легко говорить, ты вообще хали – у тебя ни рода ни племени…
– Ааа… – беззлобно отмахнулся сумеречник. – Как скажешь. Кстати, вот про Аблу у тебя последние стихи ничего вышли.
– Это которые? – тут же приободрился Антара.
– Которые про голубку.
– У меня все про голубку, – мрачно уперся парень.
Сумеречник пожал плечами и прочитал:
Погляди на меня, каждый вздох мой, как пламя.
Приближаться не надо – сгоришь ненароком.
Улетай же! Быть может, ты встретишь в Хиджазе
Караван кочевой на просторе широком.
Он увозит красавицу, льющую слезы,
Погруженную в думы о доме далеком.
Заклинаю тебя, если встретишь ты Аблу,
Погрусти, помяни обо мне, одиноком:
«Он рыдал на лугу. Только слезы иссякли,
И глаза исходили кровавым потоком».
[22]Закончив декламировать, Рами выжидательно покосился на собеседника.
Антара, тщательно скрывая прущее наружу тщеславие, сурово мешал в котелке палкой.
– Все, готово.
И блаженно принюхался. Потом, правда, вздохнул:
– Жалко, лепешки нет…
– Еще лепешки тебе, – фыркнул сумеречник.
– Ну хорошо, – не выдержал юноша. – А как тебе это:
Меткий лучник из бану суаль
Край бурнуса откинет, бывало,
Лук упругий натянет, и вмиг
Тетива, как струна, застонала.
Сколько раз он в засаде следил…
– Антара, – устало прервал его сумеречник. – Не прибавляй к рукоблудию ложь. Эти стихи написал Имруулькайс.
– Тьфу на тебя! – обиделся бедуин.
– Все-таки вы ворюги, все, поголовно, – покачал головой Рами. – Ворюги и ходячие зеббы, только ими и думаете.
Антара довольно заржал. И, утерев глаза рукавом, заметил:
– А что такого? Я ж мужчина!
Сумеречник только дернул плечом.
– Ну ладно, – бедуин яростно зачесал в волосах. – Ну хорошо. Вот ты у нас воин, да?
– Я хали, – усмехнулся сумеречник. – Которого племя держит у себя из милости.
– Неважно, – отмахнулся Антара. – Ты ведь воевал, так?
Рами пожал плечами: и что с того?
– Ну так прочитай мне свои стихи. Про войну.
Сумеречник долго смотрел на него – и Антара понял, что сейчас Рами скажет. У Стрелка была такая привычка: посмотреть-посмотреть, то ли как на страуса, то ли как на какашку, и спросить гадким голосом что-нибудь эдакое, с подначкой и приподвывертом.
– Антара, я не понял.
Ну точно, сейчас с пометом смешает.
Сумеречник продолжил:
– Ты вообще откуда такой взялся, дружище? Ты серьезно думаешь, что я – про войну – буду писать стихи?
– А что такого? – Антара начал закипать не хуже воды в котелке.
Похлебка, кстати, остывала, затягиваясь льдинками жира.
– Война – это мерзкая, отвратительная, причиняющая боль вещь, и вспоминать ее в стихах совершенно необязательно, – отчеканил Рами. – Как у вас говорят? Зеленый финик – не сладкий? Вот и с войной так, Антара. Нечего про нее в стихах писать. Тем более хвалебных. А ты всякую чушь бейт за бейтом городишь, потому что бой только издалека видел. Нет в нем ничего завораживающего взгляд поэта, Антара, это я тебе точно говорю.