А какие груши! Нашли там гости груши мервские, фарсийские и аураннские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно, желтые и зеленые, ошеломляющие взор. О таких грушах поэт сказал:
Отведай эту грушу на здоровье,
Она, как лик влюбленного, желта,
Ее скрывают листья, как фата
Девицу, истомленную любовью.
[31]И абрикосы там росли, и померанцы, и смоквы, и розы – ах, какие розы цвели в саду Новуфеля, такие найдутся только в райском саду! Да и как же и нет, если имя привратника этого сада – Ридван! Но все же между этими двумя садами – различие.
Ибо в раю не устраивают шумных утренних пирушек, по парсийской моде именуемых шазкули. А надо вам сказать, что для устроения шазкули требуются изобретательность и сметливость, богатство и щедрость, знание и находчивость. Да и как же человеку ублажить гостей и не иметь столь похвальных качеств, посудите сами!
Розы свежие, крупные, алого и розовых цветов потребно разбросать по самолучшим коврам. Проследить, чтоб отделили невольники благоухающие соцветия от шипастых стеблей и шершавых листьев. И не приведи Всевышний, чтобы нежные бутоны и распустившиеся цветы распались на лепестки! Ибо гостям предстоит сидеть на розах, и лишь поверх роз – на рассыпанных пухлым ковром лепестках. А уж поверх лепестков полагается разбросать серебряные монеты – щедро, дабы рукава присутствующих отяготились, и всякий, кто вошел бы в этот сад больной, вышел бы как рыкающий лев, а кто вошел бедным, вышел бы богатым.
А главное украшение праздника в этом райском саду сидело на хорасанском ковре и перебирало струны лауда. Несравненная Арва, гордость мединских певиц, могла прикосновением нежных пальцев заставить лютню петь, и плакать, и стонать о потере, и за некие тонкие струны души пощипывал ее голос. И Арва подобна была свежему курдюку, или чистому серебру, или динару в фарфоровой миске, или газели в пустыне, и лицо ее смущало сияющее солнце, ибо было открыто. И была она прекраснее гурий рая – с грудью, как слоновая кость, втянутым животом со свитыми складками, ягодицами, как набитые подушки, и бедрами, как харранские таблицы, а между ними была вещь, подобная кошельку, завернутому в кусок полотна.
И все это богатство: и розы, и несравненную мединку, и ее лютню – Новуфель словно бы извлек из рукава, как ханаттийский факир голубя-вяхиря, – ибо в городе царило разорение и ужас, и взору являлись следы кровопролития. Но на то и был Новуфель купцом богатым, продающим и покупающим, что позвал своего гостя не в дом, основательно пограбленный налетчиками, а в сад – ибо усадьба хоть и уступала размерами городским покоям ибн Барзаха, но вместила в себя всех: и свиту гостя, и его луноликих невольников и полногрудых рабынь, и черных рабов, и юных гулямов.