И вот среди смокв и груш, абрикосов и султанских персиков, померанцев и сахарных яблок Арва пела, и голос ее дрожал древней скорбью. Ибо то была песнь Лейли, тоскующей по Меджнуну:
Всех невзгод моих суть он знает – я знаю,
Что волнует мне грудь он знает – я знаю.
Нет причин объяснять все печали мои:
Лучше, чем кто-нибудь, он знает – я знаю.
[32]А Ибрахим аль-Махди возлежал на ковре посреди дивных ароматов роз, и рука его опиралась на подушку, набитую перьями страуса, верх которой был из беличьего меха. И ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:
О веер – нет тебя благоуханней,
Воспоминанием о счастье дунувши,
Ты веешь щедростью благодеяний,
Как ветерок над благородным юношей.
[33]А вот Абу аль-Хайр не вспоминал о счастье! И не наслаждался праздником! Он вообще еле сидел на своем роскошном ковре.
Вышитая по последней столичной моде кожа подушек рябила в глазах. Начальника тайной стражи подташнивало, в глазах плыло, а желудок бунтовал: перепелка и ягнятина оказались островаты – ханаттийские рыжие пряности никогда не приходились ему по нутру, и уж тем более в теперешнем состоянии.
После мяса принесли умывальные тазы, платки и курильницы, и от запаха мыла с мускусом несчастная голова заныла еще сильнее. Запах благовоний закружил перед глазами лица гостей и пестроту женских платьев – невольницы и певицы сидели вольно, без покрывал, и отпивали из подаваемых хрустальных чаш.
Хорошо, что принц милостиво разрешил не чиниться – с облегченными вздохами все скинули тюрбаны и парчовые халаты и разулись. День обещал быть жарким.
В голове начальника тайной стражи гудело, позванивало и время от времени подергивало болью. Лекарь велел ему лежать – только ближе ко вчерашнему утру у Абу аль-Хайра спал жар. Лихорадка отпустила, но старый ибн Шуман предупреждал: последствия сильных ударов по голове обманчиво легки и скоротечны. Не соблюдая предписаний лекаря, легко вернешься обратно к началу болезни и одру немощи: снова подкрадутся головные боли, и жар, и вялость, и сухость во рту, и предательская слабость.
Но Абу аль-Хайр не мог отказать Новуфелю ибн Барзаху и принял приглашение купца посетить сад и загородное имение. Да что там имение – купцу под Мединой принадлежал целый оазис. И его, что удивительно, не разграбили и не осквернили. Ибн Сакиб приехал сюда в тряском кеджаве еще и по этой причине: его разбирало и мучило любопытство – как так? Хусайн отирался вокруг принимавшего столичную шишку купчины все три дня, пока сам Абу аль-Хайр валялся с головной болью и блевал в заботливо подставляемый женой тазик. Но начальник тайной стражи доверял внутреннему чутью больше, чем невольнику, и решил поглядеть сам. Мало ли что тут можно увидеть.