Арва закинула голову с тяжелыми косами, и грудь ее заволновалась в тесном лифе.
Зазудели флейты, забили барабанчики, из-за деревьев выскользнули молоденькие девушки в прозрачных шальварах и таких же, как на Арве, узких нагрудных повязках. Тряся золотой бахромой и монетками на широких поясах, они переступали от ковра к ковру, покачивая бедрами и поводя раскрашенными хенной руками.
Возлежавший подобно черному слону принц пошевелился и поднял здоровенную ручищу – кого-то подманивал. Кожа Ибрахима аль-Махди, прозванного столичными жителями Драконом за черноту и огромность, отливала в синеву. Говорили, его мать была из абассинских зинджей, а абассинцы чернее ночи и дна глубокого колодца, это всем известно. Халиф Фахр ад-Даула сошелся с банщицей и долго навещал хаммам чаще, чем покои жены.
В голове опять дернуло болью, и зрение опасно смерклось. Абу аль-Хайр сделал глубокий вдох. И выдох. И вдох. И выдох.
Развиднелось.
Оказалось, принц подманивал… Хусайна. Вот это да! Хорош начальник тайной стражи, за собственными слугами уследить не может. Шамахинец подполз к подушкам, на которых громоздилась туша Ибрахима аль-Махди, и уткнулся в расшитую кожу ковра бритой, блестящей от пота головой. И что-то угодливо забормотал в вислые усы.
Обоих закрыла от Абу аль-Хайра трясущая грудями и животом девка. Кто-то из гостей – пожилой, седобородый – игриво засунул ей за пояс шальвар монету. И потянул к себе на подушки за кушак. Девчонка засмеялась, заиграла стянутыми плотной тканью грудями, закачала бедрами, шутливо отбиваясь.
Хусайн все еще бормотал, униженно полируя лбом ковер перед аль-Махди.
Абу аль-Хайр вдруг понял: а принц-то – зол. Ох, как зол принц. Маленькие, заплывшие жиром носорожьи глазки свирепо блестят, розовые губищи оттопырены в гримасе свирепого недовольства.
И тут его кольнуло: Новуфель, гляди-ка, тоже там отирается. Вон он – стоит, слушает и тоже весь истекает потом. Так. Что-то шамахинец затеял, пока он, Абу аль-Хайр, блевал в тазик. Что-то тут затеялось и творится. И идет явно не так, как предполагали эти трое.
– Мухаммад, – мягко сказал он, оборачиваясь.
Подливавший ему вина – и незаметно выливавший вино в кусты – гулямчонок ткнулся в плечо. Как котенок.
– Пойди покрутись на двор, где купцовы айяры сидят, – тихо приказал Абу аль-Хайр. – Только смотри, чтоб тебя не затащили куда не надо.
Мальчик стыдливо потупился и смылся, как темная кошка в сумерки.
Но все разрешилось гораздо быстрее и проще. Новуфель ибн Барзах, раскинув руки и улыбаясь в аккуратно стриженные усишки, засеменил прямо к Абу аль-Хайру. Купец тоже походил на кота, только очень раскормленного. Он семенил с совершенно котиной лицемерно-покаянной мордой: мол, знаю, что нашкодил, хозяин, так и есть, насрал я в кусты и нассал тебе в туфли, но ты уж прости меня, неразумную животину, такой уж я есть толстый, жадный жирный скот.