Дорога сбегала вниз по склону холма, пересекая лощину, взбиралась на другой холм, и там, наверху, под широким выступом торчавшей из склона скалы я увидел хижину и человека, которого искал.
Старик сидел в кресле-качалке, древнем, расшатанном кресле-качалке, которое так скрипело и стонало, словно с минуты на минуту собиралось развалится. Качалка стояла на небольшой площадке, вымощенной плитами местного известняка, которые старик, видно, собственноручно нарезал в высохшем русле некогда протекавшей в долине речки и втащил на холм. Через спинку кресла была переброшена грязная овечья шкура, и от качки куски этой шкуры мотались, как кисточки на попоне.
— Добрый вечер, незнакомец, — произнес старик с таким невозмутимым спокойствием, как будто чужие люди заглядывали к нему в этот час ежедневно. Тут я сообразил, что, вероятно, не застал его врасплох — он видел, как я спускался по колее с холма и пересекал лощину. Возможно, он наблюдал за мной все время, пока я шел к нему, тогда как я даже не подозревал о его присутствии, не зная, где его нужно высматривать.
Я только сейчас обратил внимание на то, как гармонировала эта хижина со склоном холма и окружавшими ее выходами скальных пород — словно она была такой же неотъемлемой частью этого лесистого пейзажа, как деревья и скалы. Домик был невелик и низок, а бревна, из которых он был сложен, под воздействием непогоды и солнца обесцветились и приобрели какой-то неопределенный оттенок. Рядом с дверью стоял умывальник. На скамье разместились оловянный таз и ведро с водой, из которого торчала ручка ковша. Позади скамьи высился штабель дров и стояла колода с вонзенным в нее обоюдоострым топором.
— Вы будете Чарли Манз? — спросил я.
— Точно. Чарли Манз — это я, — ответил старик. — А как вам удалось меня найти?
— Мне указал дорогу Ларри Хиггинс.
Он покачал головой.
— Хиггинс хороший человек. Раз уж Ларри вас направил сюда, значит, вы не держите камня за пазухой.
Когда-то он был крупным рослым мужчиной, но его обглодали годы. Рубашка свободно болталась на его широких плечах, мятые брюки казались какими-то пустыми. Голова его была непокрыта, но, благодаря густым стального цвета волосам, создавалось впечатление, будто на нее надета шапка, а лицо заросло короткой и довольно неопрятной бородой. Я никак не мог решить, отпускал ли он эту бороду намеренно или просто несколько недель не брился.
Я представился и сказал, что меня интересуют скунсы и мне известно, что он пишет книгу.
— Похоже, вы не прочь присесть и немного поработать языком, — сказал он.