– Хочешь мороженого? – спрашивает она, и я с улыбкой киваю, заглядывая ей в глаза.
У нас в доме пища за столом обычно самая простая.
– Давай наворачивай, – говорит мама, передавая мне тарелку с горячей тушеной картошкой с помидорами. – Румяная станешь, как помидор.
Анжелин же при одном упоминании об отварной солонине с капустой или о рубленом бифштексе с картошкой морщит носик. Она говорит, что традиционный шотландский хаггис[3] даже порядочная собака есть не станет. Раз в неделю она едет в Эдинбург и покупает там цукини, баклажаны и сладкий перец, а также оливковое масло и анчоусы. Порой они едят перед экраном телевизора. Обычно сушеные фрукты – абрикосы и фиги, макая их в мягкий сыр камамбер, специально для этого расплавленный прямо в коробочке.
Орла с матерью общается мало, чаще всего вообще не обращает на нее внимания.
– Я скорее папина дочка, чем мамина, – говорит она.
Когда мы уже становимся старше, подросткового возраста, между ними происходят настоящие ссоры, с визгами и криками, кто кого перекричит. Орла ругается по-французски, орет на мать, быстро и лихорадочно выкрикивая французские слова, швыряется чашками и бокалами, пока мать не хватает ее за кисти рук и не начинает трясти изо всех сил. Как раз после таких схваток Орла без предупреждения заявляется к нам, просто приходит, и все, как к себе домой. Неважно, чем я в это время занимаюсь – пью чай, или мокну в ванне, или даже сплю, – она все равно врывается и закатывает истерику. Мама успокаивает ее, утирает ей слезы, выслушивает жалобы, кормит домашним печеньем и пирожными. Потом папа отвозит ее домой. Если бы я устроила что-то подобное, мне просто сразу указали бы на место, велели бы немедленно прекратить эти глупости, но Орле все сходит с рук.
– Очень нервная девочка, – заявляет мама. – Это в ней французская кровь играет.
Когда мне исполняется четырнадцать лет, бабушка везет меня в Эдинбург. В большом универмаге она отправляется в туалет, я стою неподалеку, жду, когда она выйдет. Потом делаю буквально несколько шагов и захожу в отдел дамского белья, стою у прилавка, перебираю висящие на вешалке ночные сорочки с изысканными кружевами на лифе и рукавах.
И вдруг вижу Анжелин. Сердце подпрыгивает, я открываю рот, чтобы поздороваться, но тут к ней подходит какой-то мужчина. Я узнаю его, это отец Моники. Недоумеваю, что он здесь делает. Вижу, как он обнимает ее сзади и она прижимается к нему спиной, а он целует ее в шею. Потом что-то шепчет на ушко, еще крепче обнимая за талию.
Она замечает меня, и бровь ее слегка приподнимается. Анжелин прижимает пальчик к губам и держит так до тех пор, пока я движением бровей не даю ей знать, что поняла. Она улыбается и посылает мне воздушный поцелуй.