Позже я узнал, что на окраине города в ночном пожаре сгорели два дома. И только тогда я вспомнил, что поля горят в начале весны, когда поджигают сухую траву. Но был конец августа. Снова ошибка. Догадка, которую я выдал самому себе за истину.
Вечером я закрыл окно, опустил непроницаемые алые шторы, широкие складки глухо и сдержанно упали на пол. Я вдохнул взлетевшую пыль и упал на кровать, подальше отсюда.
Но спать не хотелось. В последнее время я злоупотреблял сном, как лекарством от долгих дней, он стал единственным спасением от жизни, – единственным источником равновесия. Но сны иссякли, организм хотел жить.
Поздней ночью я вышел в город и, не следя за направлением шагов, оказался в небольшом парке с памятником посреди круглой заасфальтированной площадки, окруженной деревьями.
Присев на лавку, я смотрел, как под ногами расползаются тени от ветвей, которые раскачивались и шелестели под ночным ветром. Такой же ветер влетал в открытую форточку в гостиной, где в последний раз мы собрались за столом всей семьей. По электронному циферблату часов бежали зеленые числа, край скатерти колыхался, щекоча голое колено. Теперь, под вновь чужим небом я искал чего-то непостижимого, вновь и вновь рассеивая взгляд вдали. Там, где я никогда не буду.
Мне казалось с этих пор, что все города похожи между собой, всё чужое соединилось в земной шар, оставив мне лишь островок родного города, который так пронзительно нежно смотрел на меня чёрной точкой с воображаемой карты. В детстве я ходил по заманчиво пестреющей настенной карте указательным и средним пальцем, перешагивая в одну секунду всю восточно-европейскую равнину и, припадая подушечкой пальца к бумажному глянцу, втаптывал в стену целые города. Теперь мои пальцы заплутали кругами, оставляя позади узкие деревянные дощечки влажной от утреннего дождя лавки и вновь возвращаясь в точку отсчета – вбитый накрепко заржавевший гвоздь.
Моя жизнь стремительно разбегается по страницам. Сквозь мысли ползут строки. Я сидел и смотрел на гранитные ноги памятника, опережающего всех идущих мимо стылой статикой смерти, окаменелым воспоминанием, извечным морозом вплывающим через уязвимость ладоней вовнутрь. Моё воспоминание взрывало меня гранитным дождем, упрекая реальностью за тысячу выдумок. Я сидел на лавке неподвижной тенью, глядя, как подо мной и надо мной колышутся ветви, разрешая бесконечно угадывать, какие из них более весомы.
Внезапно я испугался своего одиночества. Уже давно я ни с кем не говорил. Случайные лица на время покинули мою жизнь, оставив меня наедине с самим собой. Мне захотелось быть среди людей. Я жаждал лишь немого присутствия жизней вокруг меня, устав от пустого пространства, от тихих стен, от собственных мыслей.