— А в связи с чем, свидетель Данилин, разговор у вас такой был? Насчет того — жив ли пассажир? Какой повод? Вы что, видели пассажира?
— Видел.
— Каким образом?
— Блондин — после того, как Соловьева на буксире поволокли — сел в свою машину, а она не заводится. Тогда я ему говорю: капот открой, я гляну, что там с карбюратором. Жду — не отскакивает крышка капота. Что такое? Ты что, спрашиваю. Молчит. Я так понял — в шоке он, память отшибло. Сунулся внутрь, дернул за крючок. Тут как раз пассажир мне на глаза попался. После этого разговор и зашел о нем. О черепушке и прочем.
— Какие-нибудь особенности Блондина. Что-нибудь такое, что обращало бы на себя внимание.
— Улыбка! Очень обаятельная улыбка. Я бы так сказал — сдержанная улыбка умного человека. Как водится в подобных случаях, немного застенчивая. Я не знаю — понятно ли я изъясняюсь? И — нужно ли вам то, о чем я говорю?
— Нужно, — заверил его Еланцев, — очень нужно. Продолжайте, пожалуйста. Итак, он производит впечатление интеллигентного человека? Вы это хотели сказать?
— Что же, пожалуй. Если под интеллигентностью понимать не просто и не только высокий уровень образованности, как это иногда у нас бывает. Но главное не это. Я, кажется, лишь сейчас нащупал, что здесь главное. Знаете, теперь на многих лицах — я парней имею в виду — эдакий налет не то вульгарности, не то бывалости. Цинизм как первейшая добродетель. Иногда это существо человека, чаще — поза. Так вот у Блондина ничего этого нет. Даже и теперь, в общем-то понимая, что он такое в действительности, я не могу сказать иное…
— А что с машиной было? Почему не заводилась?
— Тяга карбюратора высокочила из гнезда. От удара, я думаю. Ну, втолкнул проволоку в гнездо, затянул болтик потуже — клапаночки сразу и зацокали.
— В котором часу все это произошло?
— Авария? Не знаю. Я позже подъехал.
— Когда?
— После ноля.
— Поточнее бы.
— До половины первого, конечно. Потому как я все время в голове держал — к московскому пассажирскому поспеть бы. Не опоздал. А он в ноль тридцать прибывает…
— …Движения у него какие-то странные были… скованные, что ли. Замедленные как бы. Очень-очень старательные. Такое бывает у крепко пьяного человека, когда он хочет казаться трезвым.
— Вы полагаете, свидетель Вершинин, он был пьяный?
— Не обязательно. Может быть, просто сильно взволнован был.
— Взволнован?..
— А что? Волнение ведь по-разному проявляется. Одни чуть не в истерику впадают. Другие, наоборот, сжимаются, стараются вида не показать.
— Да, возможно, вы правы.
— Все же пьяный, пожалуй…
— С ума сойти — дважды, дважды его могли ведь задержать! — Это Исаев. Это его так долго сдерживаемая эмоциональность прорвалась наконец. — Просто невероятное какое-то везение. Уж не заколдован ли он?