Семнадцать мгновений летнего дня (Ососкова) - страница 3

Лизу я там заметил с порога и сразу понял – Москва. И дело было не в одежде, скорее уж в том, как Лиза смотрела по сторонам, как нервно сжимала кошелёк, как обращалась к продавщице, неловко отвлекая ту от ежедневных кроссвордов. Другой ритм, другие манеры, другие отношения – одним словом, столица.

Моей особой гордостью всегда было то, что городу я – свой. Не приезжий, а вовсе наоборот, загостившийся где-то и наконец вернувшийся «блудный сын».

В этот момент Лиза обернулась, почувствовав взгляд. Она смотрелась моей ровесницей или чуть младше, короткая косичка, едва достающая кисточкой до середины лопаток – того цвета, который бабушка зовёт «рыжий в золото», моего цвета! – дополнялась внимательными серыми глазами, прямым строгим носом и настороженной, чуть мальчуковой улыбкой. Пожалуй, только жители крупных городов могут так улыбаться – обозначая вежливо-напряжённую улыбку лишь самым краешком губ.

Я прошёл мимо девочки, звонко ссыпал горсть мелочи в тарелку у кассы и педантично уточнил у продавщицы:

– Хлеб-то свежий?

Вопрос был ритуальным, почти шпионская кодовая фраза, как в фильме про Штирлица. Продавщица подняла на меня голову и улыбнулась, узнавая.

– Утром завезли, – столь же ритуально отозвалась она. – Вернулся, значит? Что там тебе… Батон и половинку бородинского, как дед берёт?

– В точку, – подтвердил я сразу всё, краем глаза следя за девочкой. Та пересчитывала сдачу, одновременно с этим пытаясь не выронить из рук кругляш «столичного», батон и три плюшки в пакете. Потом она шмыгнула носом, оглушительно чихнула, и из её рук просыпались сначала плюшки, потом кошелёк, а потом и батон коварно выскользнула из-под локтя.

Я отточенным движением закинул свой хлеб в капюшон жилетки и, наклонившись, помог девочке подобрать её покупки, не имея и в мыслях ничего романтичного, так, голое радушие «хозяина», какое испытывает любой «патриотичный» житель по отношению к приезжим.

– Спасибо, – наградила девочка меня всё той же своей московской улыбкой. Голос у оказался хриплым, простуженным.

– П-жалста, – весело ухмыльнулся я по-местному, от уха до уха. – Ты бы пакет попросила, выронишь ещё.

– Спасибо, – повторила она, на сей раз строгим тоном, который, вероятно, должен был отпугнуть меня от его обладательницы; однако, подумав, она и впрямь обратилась с просьбой к продавщице.

Тут-то я и мог бы уйти со спокойной душой, и нескоро, наверное, вновь услышал бы о Лизе, но меня остановило неясное ощущение, что что-то тут не так. Словно смутное чувство узнавания – самого себя, как это бывает при взгляде на свою старую фотографию.