Лизка осторожно тронула его за плечо, но Бондарев даже не пошевелился. Мы с Саней переглянулись и зачем-то прикрыли дверь за нашими спинами, словно пытаясь отделить происходящее от всего остального мира.
– Артём… Артём Иванович, – позвала Лиза неуверенно. – Что с вами? Что случилось?
Бондарев вздрогнул под её рукой, резко выпрямился и уставился на неё. Он не удивлялся, но взгляд уже был хотя бы не таким пустым, просто осоловевшим.
– Они, – пьяно выговорил он. – Ты их видишь, девочка?
Я замер, забыв, как дышать, а Лиза спокойно отозвалась:
– Кого – их?
– Пацанов моих… Ваську и Севку, – горько вздохнул Бондарев. – Да вот же они сидят, – и кивнул в пустоту. – Я им водки налил, а они не пьют. Наверное, они теперь не могут, призраки ведь…
– Призраки? А… почему они призраками стали?
Диалог был абсурден, но абсурд – родная стихия для Лизки, поэтому всё получалось как-то естественно, так, что даже Бондарев ничему не удивлялся.
– Потому что… Отход прикрывали, понимаешь? Мы раненых вытаскивали, а их я оставил отход прикрывать. Только они ведь не догнали нас, понимаешь? Понимаешь, да?
Лиза робко кивнула и отозвалась, сглотнув:
– Да…
– Они теперь приходят… Каждую ночь приходят, – Бондарев перешёл на шёпот. – С собой забрать хотят. А там – нет ничего… Я не хочу к ним. Думал, их нож привлекает, выкинул… Какие-то мальчишки вернули.
– Так не вернули же! – удивилась Лизка. – Обратно забрали!
– Да? – Бондарев задумался. – Тогда что же они приходят? Почему с собой забрать пытаются? Однажды заберут, я знаю! Все будут думать, что я сам отравы какой наглотался, а это они-и… Пацаны… молоденькие… Ваське девятнадцать, Севке двадцать было…
Лизка не ответила, уставившись взглядом в стол. Потом она моргнула раз, другой, сглотнула и вдруг – заплакала. У меня самого ком в горле встал, а у неё просто капали на стол слёзы, оставляя на скатерти мокрые пятнышки, словно это просто был дождь такой.
Бондарев удивлённо подался вперёд:
– Ты чего, девочка?
– Жалко, – хлюпнула носом Лизка, не поднимая взгляда. – Их жалко. И вас жалко… И всех жалко, кто на той войне был… – и совсем разрыдалась, по-девчачьи, судорожно всхлипывая.
– Да что ты о ней знаешь, о войне…
Я мог бы ему ответить просто: мы знаем. Мы знаем, что она была – а остальное уже неважно.
Лиза же просто тёрла кулаками глаза и тихо всхлипывала.
Саня рядом со мной судорожно сглотнул и не двинулся с места.
А Бондарев залпом допил водку и вновь уронил голову на стол. На его щеке что-то мокро блеснуло и скрылось в многодневной щетине.
Некоторое время царила абсолютная тишина, не нарушаемая даже уличными звуками – те были в каком-то ином измерении, исчезали, не задевая нашего слуха. Потом в дверь на кухню громко заскреблась собака, поскуливая, и Лизка, вскочив, бросилась вон из кухни, едва не сбив Саню с ног. Собака, которой она отдавила лапу, взвизгнула и снова скрылась в ванной, а мы бросились за Лизой, но догнать её смогли только у подъезда, рядом с погнутыми перилами.