Теперь, когда в кармане у Саввы было не пять франков, а куда как больше, когда холодную мансарду сменили благоустроенные апартаменты, когда в Ротонде он мог заказать все что угодно и не делать мучительного выбора между сигаретой и чашкой кофе, он чувствовал себя несчастным. Из его жизни снова ушел свет. Адели, его неугомонная Эвтерпа, медленно, каплю за каплей, выпивала из него душу.
Савва сначала захандрил, а потом и вовсе заболел. В 6реду и лихорадке он провалялся больше недели, а когда наконец пришел в себя, Адели не было рядом. Он, ничтожный, измученный болезнью, нашел свою ветреную музу в объятиях другого мужчины...
Наверное, Савва смолчал бы, вернулся в постель и сделал вид, что ничего не заметил. Он мог простить Адели измену, но не смог простить поругания своего труда. Эти двое, голые, рычащие, необузданные, предавались похоти в его мастерской, на его разбросанных, измятых и истерзанных картинах.
Нож для разрезания холста сам лег в ладонь, призывно сверкнул идеально отточенным лезвием. Нож жаждал крови едва ли не больше, чем сам Савва. Он вошел в беззащитную спину соперника с довольным чавканьем. Раз, еще раз...
Когда капли крови, такие же прозрачные и яркие, как рубины в ее любимом браслете, упали на белоснежную грудь Адели, она не закричала, лишь по-кошачьи выгнула спину. Музы бывают так хитры и изворотливы!
— Савва! — На протянутой в просительном жесте руке жадно сверкнули рубины. — Как я люблю тебя вот таким! Ты помнишь, как умирала Амели? Ты помнишь, какая ночь была у нас с тобой после ее смерти! Я скучала по таким ночам. Иди ко мне...
Снова, сочащиеся сладким ядом, призывно приоткрытые губы, покрывало черных волос на мраморно-белых плечах, соленый привкус крови во рту. Его беспечная муза снова излучала волшебный свет, вдохновляла и заставляла сходить с ума. Если заменить бездушный рубиновый браслет на тот, самый первый, гранатовый, если успеть поймать вот этот ускользающий закатный луч и найти в себе силы встать к холсту...
— Иди ко мне, моя любовь! Согрей меня!
Голос обещает блаженство, рубиновый браслет гипнотизирует, а от разливающегося по мастерской света голова идет кругом. За этот свет Савва готов простить своей Эвтерпе все. Он уже простил...
Эвтерпа, его муза. Ее тело такое жаркое, что больно касаться руками. И жадные, до крови, поцелуи. В ее глазах отражение его собственного безумия. А в занесенной руке его нож... Коварная, коварная муза, посмевшая поднять руку на своего творца.
Жизнь покидала тело Адели медленно, утекала теплом из онемевших рук, выпивала краски из истерзанных поцелуями губ, гасила свет в удивленно распахнутых глазах. Тогда, четыре года назад, в темной подворотне Савва не успел рассмотреть, как это бывает, как жизнь уступает место вечности, но сейчас время было на его стороне. Он гладил свою музу по выцветающей щеке, жадно ловил губами последний вздох, впитывал в себя тот свет, который подарила ему ее смерть.