– Когда у тебя начала болеть спина?
– Не помню. Всякое было. Я на заре моей туманной юности каскадером был. Профессия предполагает травмы. Почему ты спрашиваешь?
– Я не о травмах. Я о приступообразных болях. Таких, что ни двинуться, ни дохнуть.
– Было пару раз. Давно. Потом, вроде бы, прошло.
– Ты обследовался?
– Я сидел! Не знаю, говорила тебе Алина или нет… – его начинал выводить из себя этот разговор. – В солнечном Магадане! Девять лет!
– Не ори! Саша, у тебя опухоль. Злокачественная. Не операбельная.
Тасманов поставил коньяк на столешницу, придвинулся к Хабарову, обнял его за плечи.
– Уже затронута вторая почка. Отсюда боли.
Рука Хабарова с зажатой в ней сигаретой замерла на полпути к пепельнице.
– Что?
– Это рак, Саша.
Хабаров судорожно сглотнул. На его лбу мелкими бисеринками выступили капельки пота.
– Что-то нехорошо мне…
Он рванул ворот пуловера.
– Выпей.
Тасманов подал ему коньяк, зажал рюмку в его непослушных пальцах.
– Выпей… – еще раз повторил он и подтолкнул руку Хабарова.
Хабаров вылил содержимое в рот, облокотился о столешницу, запустил пальцы в волосы. Тасманов не трогал его. Он виновато сидел рядом. Просто сидел, коснувшись плеча Хабарова своим плечом, и ждал.
– Леш, это совсем не лечится? – тоном человека, не надеющегося на положительный ответ, спросил Хабаров.
– В твоем случае – нет. Время упущено. Прости.
Хабаров обернулся к нему, грустно улыбнулся.
– Ах, доктор-доктор… Как ты меня…
Он усмехнулся, надолго замолчал.
Внешне Хабаров был абсолютно спокоен, разве что была легкая дрожь в руках, которую мог заметить только внимательный наблюдатель.
– Любезнейший! – наконец, крикнул он бармену.
– Слушаю вас! – мгновенно отозвался тот.
– Плесни-ка нам коньячку по стакану. И пожрать чего-нибудь… Леш, – Хабаров обернулся к Тасманову, – а что с нею будет?
– О себе ты думать не хочешь?
– Что тут думать… Как она это переживет? Как я ей скажу? – он склонил голову к сложенным на столешнице рукам. – Ума не приложу… Легче… – он запнулся.
– Даже думать забудь! Тяжкий грех это!
– Грехом больше, грехом меньше… Алине не говори. Я сам.
– Обещаю.
Бармен поставил перед ними коньяк, мясную нарезку, фрукты.
– Давай выпьем, – Хабаров поднял свой стакан. – Будь здоров, док!
Коньяк растекался приятным теплом по каждой жилочке, только мозги он не отключал. На них он сегодня не действовал совершенно.
– Леш, сколько мне осталось?
– Саша, я не Господь Бог.
– Прости. Вопрос звучит некорректно. Я спрошу по-другому. Сколько обычно остается у подобных больных. Я «больных» правильно употребил?
– Правильно. Только я не буду тебе отвечать. Это бывает по-разному.