Он достал с чердака короткие охотничьи лыжи, тщательно осмотрел их и выставил на крыльцо «морозить». С печи он стащил старый рыжий овчинный тулуп, которым застилал печь и на котором спал, проверил наличие всех пуговиц на тулупе, отряхнул его и повесил на рога у двери. Также с печи он достал узелок, из него выложил на лавку новые меховые сапоги, наподобие унт, и новый китайский халат. Потом Митрич снял с себя медвежью жилетку, с которой не расставался столько, сколько его помнил Хабаров, снял старый халат, коротко обрезанные, на манер ботинок, унты и облачился в обновки.
– Иди-ка сюда, – поманил он Хабарова и надел на него свою старую медвежью жилетку.
Жилетка была тяжелой и, как показалось Хабарову, сильно давила на спину.
– Носи. В жилетке-то не только сила медвежья, – говорил ему Митрич, наблюдая, с каким любопытством Хабаров ощупывает спинку жилетки. – Тут хитрость есть. Вдоль позвоночника и по пояснице вшиты камни звездного неба. Они силу дарят. На них женьшень, корень жизни, растет. Я их спиной-то ошлифовал. Носи, не снимай и поправишься. Как поправишься, спрячь жилетку-то, не отдавай никому! Иначе вся сила к новому хозяину уйдет. Опять тебе худо будет. Усек?
– Спасибо, – Хабаров растроганно обнял старика. – Ты как же?
– Мне уж без надобности. Было бы что ценное, отдал бы тебе. Да не нажил. Ничего, кроме этой жилетки, и нету.
– А мудрость?
– «Знающие не говорят, говорящие не знают», – сказано древними. Когда утверждаешь, что нечто является чем-то, теряешь это всецело… Присядем на дорожку. Пора мне.
– Куда ты собрался?
– В путь.
Старик поднялся, степенно надел овчинный тулуп, застегнул его на все пуговицы, нахлобучил старую, сшитую на китайский манер из байкового одеяла шапку, дошел до порога, остановился, обернулся и отвесил поясной поклон своему старенькому убогому жилищу.
Враз ослабев, он тяжело переступил через порог одной ногой, потом другой и не оборачиваясь пошел на улицу.
Растерянный Хабаров вышел следом.
Мела поземка. Ветер то и дело налетал ледяными порывами, заставляя поеживаться и кутаться. Старик надел лыжи, поудобнее пристроив обутые в унты ноги в кожаных креплениях, надел рукавицы. По расчищенной от снега тропинке он пошел к бане.
Хабаров тупо шел за ним, оступаясь, скользя по примятому горкой посередине тропинки снегу. У бани он зачерпнул пригоршню снега, растер по мертвенно бледному лицу. Тропинка кончилась. Впереди была снежная целина, а метрах в шестидесяти за ней начиналась тайга.
– Давай прощаться.
Старик распахнул объятия.
Хабаров обнял его, прижал к сердцу.