– Вот сука, а?! – изумился Никита и топнул ногой.
– Да успокойся. Пусть хавает.
Но Осадчий уже закипал, как наполненный до краев чайник.
– Тварь! Моли Бога, что ты не моя собака! Я бы тебе, вонючке, устроил жизнь сытую и счастливую! – потрясая кулаком, горлопанил он. – У меня такая же сволочь была. Мы с пацанами шашлык сооружали, а он, гад, так и норовил кусок-другой украсть. Ладно б, голодный был, а то ведь так, издевался. Я его раз шлепнул. Два шлепнул. Он все за свое. Я его, падлу, и кинул в мангал. А там угли такие, закачаешься! Мы уже мясо жарить хотели. Так это дерьмо весь аппетит испортило. Он из мангала как шарахнет, и ну по саду бегать. Шерсть на нем длиннющая была. Вони напустил. Верно говорят: собаке – собачья и смерть… Ненавижу этих тварей! С зоны ненавижу. Бежал. Догнали. Рвали меня… Грызли кости… Мама родная!
– А я собак люблю.
– Да?
– В корейском ресторане.
Оба рассмеялись.
Осадчий блаженно потянулся, хрустнул косточками.
– Хорошо у тебя, Толян. Давно так не отдыхал. На дачку ко мне приезжай. Я на Селигере новую дачку отгрохал. Расслабимся.
Никита звонко коснулся своим стаканом стакана Сибирцева. Этот древний обычай чокаться во все века означал только одно: в моем бокале нет яда. Что ж, хорошие были времена. На зависть!
Желтые языки пламени пожирали остатки крыши. Раздуваемый ветром огонь чудовищным костром охватил здание. Он, точно ненасытное первобытное чудовище, уничтожал все на своем пути, сея смерть и разрушение, ужас и хаос. Черное мохнатое облако дыма, низко нависшее над землей, траурным шлейфом летело по ветру. Треск, жар, плач, причитания. Толпа зевак поодаль. Истошный женский крик: «Пустите меня! Пустите! Там мой муж! Там мой сын!» И отповедь: «Оставь. Им уже ничем не поможешь…»
Вдруг в проемах окон первого этажа появились две человеческие фигурки. Как два живых факела они метнулись вниз, к земле. Пробежав несколько метров к людям, они упали, объятые пламенем, и, корчась от боли, стали кататься по земле, тщетно пытаясь погасить горящую одежду.
Невыносимое зрелище горящей живой плоти на какое-то время парализовало всех. Но вот уже двое мужчин, подхватив порошковые огнетушители, бросились на помощь. Еще мгновение. Рев мегафона: «Стоп! Снято!»
– Мужики, как вы? – Женя Лавриков деятельно помогал каскадерам снять кевларовые костюмы и маски, закрывавшие лица.
– Ты смотри, – довольно шумел Володя Орлов, – рубашка с пиджаком догорели, даже воротника не осталось. Здорово ты меня, Женька, подпалил. Толково!
– Как просил, – ответил Лавриков. – Хабаров, шеф! Ты как? – крикнул он второму каскадеру.