— Я вас кричу, кричу, — звала его Тоня. — Ой, вы как тот… кино ведёт про политику… как министр! — она уважительно рассматривала его. — Вот люди! А вас, Пётр Игнатьич, спрашивал телефон. Вы задумались и не слыхали.
— Чей голос?
— Голос? Мужской. Дома ли, говорят, Девяткин, и имя-отчество… Я сказала, бреется, позвоните. Но не звонят.
— Спасибо… Извини. Вроде ты мне действительно говорила. Разбудишь Катю? Я — в гараже, с машиной…
Он сел в свой «Форд», кредит за который не был ещё погашен. Справа, в пустом теперь кресле, сидела вчера Марина. Остался в пепельнице её окурок, тонкий, коричневый, с золотистой надписью.
Тайна, думал Девяткин, в том, когда чей конец. Он жив, а она…
Куда проваливаются сотни, тысячи, миллиарды?
Зачем сотни, тысячи, миллиарды рождаются? КПД каков? Для чего всё? Есть ли прогресс в сравнении с обещанным мифом рая? Или всё проваливается в нуль, ускоряя жуткий темп? Ибо действительное — не жизнь. Он не киснет сегодня в банке счётною функцией — но даже взятый отгул не даёт ему жить, с утра он опять чем-то занят. А он хотел лени. Шестым чувством понимал: жизнь для него сейчас — это лежать навзничь, в ожидании, чтоб само по себе вскрылось дальнейшее. Вновь подумалось, что действительность — мир действий. Стало быть, жизнь — это отказ от них с полной отдачей себя во власть внутренних процессов, независимых от действий. Может, тогда вдруг родятся иные потребности и воздвигнут новый, непохожий мир? И в научный век люди живы, пока бьётся сердце, запущенное неизвестно кем; первые из дельцов умирают, как и последние из бомжей, стоит лишь сердцу в них замереть.
Он выехал во двор и под грохот стройки следил за редкими иномарками на трассе, но вылез из машины, заметив дочь. Она бежала к нему от крыльца, чтобы запрыгнуть на шею. Как Лена. Те же привычки, сходство в лице.
— Пап, morning!
— Morning.
— Не «ng», пап, а «n»…
Акцент ей поправляет магистр из США, пишущий труд о Пушкине. Дочь ещё учит французский и музицирует. Тесть не терпел классики и не читал книг, но Девяткин знал, что он тратит крупные суммы на Катю, чтобы она могла читать Сартра в подлиннике и играть Баха.
— Пап, мама в одежде спит. Плохо?
— Это бывает, она устала.
— Мама устала? Мама ведь не работает.
— Как же, Катя, — встряла Тоня, садясь в «Форд». — Мама тебя родила — трудилась, воспитывает — трудится.
Дочь сползла с его рук на землю, влезла в салон на заднее место сказав:
— Дедушка не велит слугам вмешиваться в разговоры хозяев. Он говорит, я леди.
— Бог ты мой, Катя! Я и не знала, — Тоня покраснела. — Это как же?