Молодой утопленник был, как подтвердилось только что, зарезан. Цепкие пальцы лысого, ловко разрезавшего кожу на темени, откинули скальп на лицо покойному, за четверть минуты распилили ему черепную коробку и открыли застывший бледный мозг.
в — Пил, — сказал бородатый, — или это от тебя? Отойди, дай-ка… Пил!
— Ежели конкретно, — манерно поклонился лысый, — то употреблял я законченную бормотуху за шестнадцать тугриков, Григорий Евдокимыч.
— Она, — кивнул бородатый, — мозг не пахнет.
— Недельный малый, да и вода холодная, — лысый опять достал расческу, — а то б нанюхались.
Он опять отправился к зеркалу и состроил себе рожу. Покосившись же, различил за мутными стеклами полуподвального окна развалившийся сугроб, верхушка которого засверкала, как стеклянная.
— Весна! Пошли утопшие всплывать. А этот — малый молодой, крепкий, одет из «Березки». Рэкетир! А коли не рискуешь — нищета! Работай на бормотуху. А хошь, Петя, «Бисквит» жрать — ножик в спину. Кстати, отработанный удар. У меня один друг был…
— Иди, перевернем.
Зарезанного малого перевалили на бок. Теперь, вспоротый снизу доверху, без лица, он уже почти расстался с индивидуальными особенностями. И вряд ли мог их вновь обрести.
Лысый вернулся к зеркалу:
— Да-а! Рожа! А смазливый я парень был! Парик стоит три лимона, представляете?
— Почему Василий не пришел? Протокол опять мне писать? Рана — колото-резаная… подойдите!
Только тут от дальней стены отошли носатый, багроволицый старик и курносый юный милиционер. Все это время милиционер зажимал нос несвежим платком, а сторож, наоборот, брезгливо принюхивался, шмыгая огромным носом.
— Рана колото-резаная в шестом межреберном промежутке слева. Нанесена, судя по форме входного отверстия, имеющего размеры четыре с половиной сантиметра на шесть миллиметров, режуще-колющим предметом с обушком, скорее всего, — финским ножом. По глубине канала проникающего ранения можно сказать, что нож был длиной около двадцати сантиметров. Края раны…
Бородатый оглянулся. Его смутило неопределенное бормотание.
Юный милиционер, лицо которого было бледно-зеленым, стоял поодаль, сторож — почти вплотную к телу и бормотал.
— Чего там написано-то? — спросил сторож. — Вот. Так надо?
— Петя, — грустно вопросил бородатый, — а это тебе зачем понадобилось? Пошутил?
— Я давно уж шутить не люблю, — пропел лысый и надул щеки самому себе в зеркале.
— Да я серьезно! — бородатый с дребезгом швырнул пинцет на железный стол. — Поди сюда, наконец!
Лысый, ссутулившись, поплелся к столу, виновато разводя руками.
— Зачем? — показал пальцем бородатый.