После душа, нанося на щеки пенистый гель для бритья, я твердо решил, что не позволю Лусмиле отбить у меня вакансию: надо во что бы то ни стало отыскать трофей первым, чтобы сбить с нее спесь. И хотя внутренний голос подсказывал мне, что из ночной прогулки не выйдет ничего путного, я вышел на улицу, вонявшую, словно нутро демона, пораженное гангреной, и разыскал квартал, в котором, если верить посыльному, располагались облюбованные неграми парки. Нельзя сказать, чтобы прогулка доставляла мне удовольствие, а о том, чтобы устроить соревнование, не могло быть и речи: редкие прохожие, осмелившиеся нырнуть в море смрада, каким стал в последние дни их город, передвигались с такой скоростью, что догнать их не представлялось возможным. В Аламеде я задержался у цветочных лавок, продавщицы которых, похоже, готовы были бесплатно отдать весь свой товар тому, кто хоть немного с ними поболтает. Никто не торопился покупать у них розы. Заглянув в одну из лавок, я поинтересовался, во сколько они закрываются, решив, что возвращение из экспедиции нужно отметить цветами. Заодно я спросил, как найти Пуэнте-де-лас-Америкас, и выяснил, что нахожусь от него буквально в двух шагах. Это был широкий бульвар, по сторонам которого с головокружительной скоростью проносились машины. В центральной части бульвара, прямо на газоне, под раскидистыми деревьями, валялись мешки с мусором. Как ни призывал я на помощь дедукцию, силясь понять, отчего их надо было свезти именно сюда, мне так и не удалось придумать правдоподобного объяснения. Слева и справа от бульвара виднелись большие массивы зелени. Тусклый свет фонарей, до которых не долетели камни вандалов, не мог справиться с царящей там темнотой. Судя по всему, эти парки оказались идеальным местом для мусора, который уже не могли вместить контейнеры. Пара местных жителей подбросила в одну из куч несколько огромных пакетов: измученные смрадом, они давно махнули на него рукой и выносили отбросы лишь тогда, когда вонь в квартире становилась такой же невыносимой, как на улице.
Миновав призрачную громаду Почтамта, флагман, приплывший из пятидесятых, эпохи торжества фашизма, и здания Английского Двора, гигантского иглу, порождения немыслимых семидесятых, я зашагал по широкому тротуару мимо бетонных цветочных кадок, на которых, глядя прямо перед собой и изредка обмениваясь репликами, сидели негры. Я решил подойти к тому, что сидел в одиночестве, поодаль от других. Показав негру фотографию, я поинтересовался, не знает ли он нубийца.
— А тебе зачем? — спросил негр. В ответ я едва не пустился в долгие философские рассуждения, но вовремя вообразил, что для метафизики не время.