Сюзанна сжимала кулаки, вонзая свои ногти в ладони, но не находя в своем бешенстве слов, чтобы ответить.
— Я немного суров, — прибавил Тремор, — но я вас предупредил, что у меня очень скверный характер. Себя не переделаешь.
Затем после минутного молчания закончил более мягко:
— Я возвращаюсь в башню Сен-Сильвер, это будет лучше для вас и для меня… Мы будем завтра оба более спокойны.
У него была смутная надежда на какое-нибудь слово, которое бы его удержало, без ясного представления, какое это могло быть слово; но ответ Сюзанны был очень ясен.
— Вы правы, мой дорогой, уходите; это будет несравненно лучше, прощайте!
Мисс Северн протягивала машинально руку, и у Мишеля явилось робкое желание привлечь внезапно молодую девушку в свои объятия и сказать ей, что она самая безумная из ревнивиц, что ей нечего бояться графини Вронской и никакой другой женщины, и что по одному слову Сюзанны смиренный, кающийся жених откажется видеть графиню Вронскую. Но он сумел остаться мужественным и, слегка пожав протянутую ему таким образом руку, вышел.
Несколько мгновений спустя вошла Колетта; Сюзанна быстро взялась за книгу.
— Что такое случилось, Занночка? — спросила нежно г-жа Фовель. — Мишель пришел со мной прощаться с отговорками, явно выдуманными.
— Мы немного поссорились из-за глупости, как всегда, — ответила Сюзанна.
Она стыдилась показывать свое горе и затем она боялась болтливости Колетты, часто говорившей невпопад. Мишель не должен был знать, что происходило в ней и что слезы жгли ей веки, а она сдерживала их.
— Ссора влюбленных? Что-нибудь в роде легкого облачка, надеюсь?
— Именно так.
И мисс Северн заговорила о Понмори.
Мишель гораздо меньше жалел, чем он показывал вид, двух „одиноких и несчастных“ женщин, просивших у него поддержки. Он уже давно потерял всякую иллюзию насчет характера г-жи Морель и думал теперь, что он слишком хорошо узнал Фаустину, чтобы обманываться насчет бескорыстия ее угрызений совести и искренности ее отчаяния. В Париже, затем в Трувилле, он уже начинал понимать, что вдова Станислава Вронского была очень склонна завязать вновь порванную некогда связь. Два раза потерпев неудачу, прекрасная графиня рисковала последней ставкой. Она звала друга и сильно надеялась удержать мужа. Вот что прочел Мишель, почти против воли, между жалобно-беспомощными призывами послания из Барбизона, причем ни малейшее тщеславие не примешивалось к его догадкам. Прекрасная сирена, ослеплявшая русский Двор, смотрела не иначе, как на посредственный выход из тяжелого положения, на любовь своего бывшего поклонника. Конечно, привлекательность борьбы, удовольствие отнять у мисс Северн, может быть любимого ею, жениха могли подзадорить и воспламенить Фаустину; она осталась довольно хорошей комедианткой, чтобы проникнуться ролью, которую она собиралась играть, переживая ее заранее; но пусть только явится новый граф Вронский, и прощай начатая идиллия!