Равнодушие милосердно, и Мишель прощал графине Вронской настоящие расчеты так же, как и прошлое пренебрежение; но в злополучном письме одна фраза, в которой шла речь о Сюзанне, его оскорбила, хотя он не хотел сознаться в этой обиде молодой девушке.
Восемь лет тому назад Тремор пришел к заключению, благодаря очень горестным событиям, что у Фаустины не было сердца; он теперь заметил, что у нее также не хватало такта, что было более важно для светской женщины. И он поклялся, что он ей даст это почувствовать со всей возможной деликатностью.
Однако не надежда дать вежливый урок графине Вронской направляла Мишеля в Барбизон. Скорее раздраженное желание доказать Сюзанне, что у него сильная воля и он не намеревается подчинить ее кому-бы то ни было. Затем он чувствовал себя несчастным и поэтому испытывал ту смутную и суетную потребность причинять страдания другим, которую так часто рождает горе.
Одного мгновения было довольно, чтобы рассеять очарование и вернуть молодого человека к его сомнениям.
Был ли он любим? Он этого не знал теперь, и затем он чувствовал, что, если он и любим, его жизнь тем не менее будет беспокойна и тревожна. Никогда не сможет он избавиться от воспоминания, которое Сюзи вызвала накануне совсем ребяческим словом, выражавшим однако действительный факт: соглашаясь выйти замуж за своего кузена, мисс Северн думала только о его средствах.
Бедному или менее богатому и вынужденному вести борьбу за существование, было бы отказано. Теперь, в тот час, когда его горячая мольба была бы может быть понята, в час, когда уже его признания в любви ожидали, его желали, — так как в гневе Сюзанны, кроме раздраженной гордости, трепетало и немного любви, — в этот, казалось, решительный час уныние овладело Мишелем.
Как он при всем том обожал ее, этого капризного ребенка. С какой радостью, в надежде высказать ей наконец свои сомнения и свою любовь, шел он к ней, когда нашел ее бледную с письмом Фаустины в руках!.. И тотчас же, так быстро! — она сделала свой гибкий жест — непреклонным, свой мелодичный, молодой девичий голос — жестким! ее неудовольствие было законно, но почему она выказала только гнев? почему она не плакала? Горе, значит, более сильное, чем оскорбленная гордость, не сжало ее сердца, когда она могла думать, что не любима? Почему она была зла, почему она стала искать и тотчас же нашла самые жестокие слова?
Что касается этой угрозы разрыва, брошенной как бы случайно, это было просто необдуманное слово; Мишель страдал и от этой угрозы, но он обуздал свое страдание. Теперь нужно было, чтобы Сюзанна знала хорошо, что ей не было даровано право говорить: „я вам запрещаю“, раз она не желала говорить: „я вас прошу“… Может быть, Мишель также хотел ее наказать за то, что она сомневалась в нем… который так сомневался в ней?