«Если бы она была моей женой, — подумал вдруг Сергей, — я бы сам расчесывал ей эти волосы — каждое утро, волосок к волоску…»
Но Ирина была женой капитана Суровцева, начальника физподготовки 333-го стрелкового полка, боксера и гимнаста, и может быть, поэтому, а скорее всего потому, что молодая и привлекательная женщина в мужском коллективе держалась весьма осмотрительно и строго, никто из редакционных удальцов, даже известный сердцеед спецкор Акимушкин, не пытался всерьез флиртовать с машинисткой. И только ему, фотокорреспонденту, младшему политруку Лобову, удалось проложить свою тропку к сердцу этой недотроги. Все началось с того, что к первомайским праздникам парторг поручил Сергею сделать для доски почета портрет ударницы труда Ирины Суровцевой. Сергей снимал Ирину с душевным трепетом, изведя на съемку ударницы почти две кассеты. Зато портрет получился — от души. Все сошлись на том, что Ирина на снимке вылитая киноактриса Марина Ладынина. Но самое главное, что портрет понравился и самой фотомодели. Автор был поощрен очаровательной улыбкой с ямочками на щеках и приглашением на дружеский чай в обеденный перерыв — с пастилой и вафлями.
Ирина была приметной личностью в редакции. Она обладала хорошим литературным вкусом и нередко, перепечатывая статьи лихих военкоров, почти автоматически правила их. Она корректировала стиль даже у метров «Красноармейской правды». Сергей же и вовсе краснел, когда она предлагала ему переделать ту или иную корявую фразу. Он радостно и поспешно с ней соглашался. Текстовки к фотографиям давались ему с трудом, и конечно же, после того как редакторское стило Ирины проходилось по его сухим, не всегда согласованным строкам, текстовки преображались. И все это делалось как бы играючи — под пулеметный треск допотопного «ундервуда» — с шутками-прибаутками.
Ирина закончила иняз ленинградского пединститута, целый год преподавала немецкий в школе, пока муж военный не увез ее в Минск. Так что в редакции она выполняла еще и обязанности переводчицы и литературного консультанта. Когда же старший лейтенант Суровцев попытался увезти жену к новому месту службы — в Брест, главный редактор упросил его оставить Ирину в редакции еще на полгода.
За одним из таких чаепитий — с душицей и мятой — выяснилось, что они с Ириной почти земляки. Девушка родилась и выросла в Архангельске, в семье поморов, а у Сергея, москвича по рождению, в Архангельске жила бабушка, и он частенько гостил у нее в Соломбале. С того самого дня и завязалось их приятельство, увы, не обещавшее ничего большего, чем обычную дружбу сослуживцев, коллег по газете Особого Западного военного округа. Но вот в прошлое воскресенье Ирина согласилась посниматься на природе, и они выбрались в Уручье, лесное предместье Минска, где размещался большой военный городок и где, собственно, жила Ирина с мужем. Почти целый день они бродили — вдвоем! — по уютному сосновому лесу, сторонясь чужих глаз. По сути дела это было тайное свидание под предлогом съемки. А Сергей и в самом деле снимал ее на каждом шагу: меж бронзовых сосновых колоннад, на полянке среди кустов дикого жасмина, у огромного камня, приволоченного сюда древним ледником. И что бы Ирина ни делала — приседала ли к цветам, вскакивала на камень, обнимала ли сосенки — все было на удивление красиво и грациозно. Он подавал ей руку перед прыжком через ручей, и женщина в бело-голубом легком платьице стрекозой перепархивала с бережка на бережок. А один раз даже удалось — вполне уместно — приобнять ее за тонкий стан, туго перехваченный ситцем. Подол платья был срезан косо, так что открывал колени спереди, а сзади закрывал ноги ниже колен. В этом тоже была своя тонкая волнующая игра…