— Есть Бог! Вот что я скажу ему! Я буду воспитывать его в любви к России и преданности Государю… Что же, Фёдор Фёдорович, вы скажете?
Но только он хотел что-то сказать, она, как ребёнок, протянула ладонь к его рту и сказала:
— Погодите. Ничего не говорите, я сама узнаю ваш ответ.
— Что вы за человек, Фёдор Фёдорович! — тихо проговорила она. — Может быть, вы святой человек? Может быть, то, что вы проповедуете, неискренно? Душа-то ваша хороша! Вижу я её! Какая чистая, прекрасная душа у вас! С такою душою на муки идут и песни поют. Вот и вы на муки со мною идти собираетесь и песни поёте… А вы знаете, вот и хороши вы и нравственно чисты вы, а всё-таки никогда вас не полюблю. Всегда, понимаете, всегда буду верна ему.
Маруся встала и достала из ящика комода фотографическую карточку Саблина.
— Вот видите — это его карточка. И надпись на ней: «Моей ненаглядной Мусе». Это он тогда дал, теперь он не принял меня, прогнал. А я целую его. Что же! Принимайте муки! Смотрите! А! Ну что же, страдаете! Нет, вы счастливы. Вы улыбаетесь! Смеётесь… Вы безумец!! Вы сладострастник!!! Нет. Фёдор Фёдорович, откройтесь! Кто же вы?!
— Я-то, — смеясь, сказал Коржиков, — я старый опытный студент, я мужчина без предрассудков, с закалённой волею и сильным сердцем, а вы — маленькая девочка, целующая куклу. Что же, к кукле я буду ревновать вас? Ерунда! Вздор! Сапоги всмятку всё это! И красота, и Бог, и Царь, и ваша любовь — это сон. Это грёзы детства, нянина сказка. Вот вырастете вы, и ничего не останется.
— И вырасту, а вас не полюблю, — злобно сказала Маруся. — Именно потому, что вы такой хороший, я вас и не буду и не желаю любить. Его буду любить, а вас никогда. Поняли?
— Мария Михайловна, нам надо кончить наш разговор. Он чисто деловой и сердца вашего не касается. Все то, что вы говорили, — это от сердца, от вашего состояния, от нервов. Об этом мы поговорим когда-либо после. А теперь, сейчас придёт ваш отец, и вы позволите мне просить у него вашей руки. Ваш отец старой школы человек. Он не поймёт ни вашего бреда, ни моих философствований. Ему надо прямо и по форме. В церковь, под венец и только.
— Вы всё своё, — перебила его Маруся. — Даже и теперь.
— Особенно теперь, видя ваше состояние. Если этот вздор будет говорить моя жена, это пустяки, но если это будет говорить девушка — это нехорошо.
— Для улицы нехорошо.
— Да, для улицы.
— Вы считаетесь с улицей, вы боитесь улицы, — насмешливо сказала Маруся.
— Я ни с кем не считаюсь и никого не боюсь, даже вас не боюсь, — сказал Коржиков, — но я не хочу лишней и новой драмы, которой можно пустым актом избежать. Для меня свадебный обряд ничто, а для вашего отца — это избежать катастрофы. С него и того достаточно, что его сын оказался дезертиром. Не добивайте его. Мы обвенчаемся и всё. Живите у вашего отца в этой самой комнате, я останусь у себя — под предлогом занятий и недостатка средств устроиться как следует. За это нас не осудят.