При мысли о муже она горестно вскрикнула. Он все еще не вернулся, и его отсутствие становилось непереносимым.
Эрмин била нервная дрожь, и она погрузилась в воспоминания, которые бережно хранила в душе.
«Конечно, когда-то раньше были и мы счастливы на этой земле! — думала она. — Скоро минет пять лет с того дня, как я вернулась в Квебек и провела здесь с Тошаном несколько дней. Было это в январе тридцать пятого. Бог ты мой, как тогда все здорово получилось! Мне удалось выбраться к любимому, чтобы вместе отпраздновать Рождество[1]. Дети были у мамы в Валь-Жальбере. Мы остались вдвоем, вдалеке от всех и вся, совсем одни, и от этого были счастливы. Какое это было райское блаженство, когда мы спали, укрывшись шкурами, как индейцы. До чего прекрасные ночи мы проводили! А потом я выступала в “Фаусте” в Капитолии[2], я никогда еще так хорошо не пела, а все потому, что была безмерно счастлива».
Смех детей и наставления Мадлен, их кормилицы, внезапно вывели ее из задумчивости. Молодой индианке монтанье приходилось прилагать немало сил, чтобы воспитывать близнецов, Мари и Лоранс, которым скоро должно было исполниться шесть лет. По темпераменту девочки были очень разные. Спокойная, уравновешенная Лоранс могла часами рисовать карандашом и красками. Она была послушной и робкой. А вот неугомонной Мари все время нужно было двигаться. Потому, несмотря на тесные узы, связывающие ее с сестрой, раскрашиванию картинок она предпочитала игру в снежки. И хотя волосы у нее были светлые, в ее жилах текла неукротимая кровь индейцев.
Что касается Мукки[3], это был славный семилетний мальчик, шаловливый и непослушный.
«Мадлен тоже пережила большое горе, — сказала себе Эрмин. — Но она такая набожная, что сумела смириться. Похоже, вера защищает ее и помогает любить моих детей не меньше, чем она любила собственную дочь».
Мадлен, которую на языке индейцев звали Соканон[4], так и не постриглась в монахини, не ушла к сестрам в монастырь Нотр-Дам-дю-Бон-Консей в Шикутими. Готовясь стать послушницей, она вверила монахиням свою полуторагодовалую дочь. Однако встреча с Эрмин полностью изменила ее планы. Целых два года она была кормилицей и няней Лоранс и Мари, а потом так и не смогла расстаться с ними. Более того, ей казалось, будто наконец-то она обрела тихое семейное счастье, деля его поровну между особняком Лоры Шарден в Валь-Жальбере и домиком на берегу реки Перибонки. Она уже подумывала о том, чтобы забрать к себе дочку, но малютка умерла от менингита.
— На то воля Божья! — говорила молодая кормилица сквозь слезы. — Мое дитя станет ангелом небесным, а я буду за нее молиться денно и нощно.