– Можете ли вы вспомнить какие-либо другие названия – просто названия – литературных произведений Средних веков?
Руки Уокера дрожали.
– Как я вам уже объяснил, сэр, я должен признать свою слабость в тех областях…
– Ладно, перейдем к Ренессансу. Какой жанр этого периода вы лучше знаете, мистер Уокер?
– Я лучше знаю… – Уокер заколебался и невольно с мольбой посмотрел на Ломакса, – стихи, сэр. Или… пьесы. Да, пьесы, пожалуй.
– Хорошо, пусть будут пьесы. Как называется первая английская трагедия, написанная белым стихом?
– Первая? – Уокер облизнул губы. – Среди специалистов нет на этот счет единого мнения, сэр. Я бы воздержался от…
– Можете назвать хотя бы одну значительную до-шекспировскую драму?
– Конечно, сэр, – сказал Уокер. – Был Марло с его мощным стихом…[8]
– Назовите какие-нибудь пьесы Марло. С усилием Уокер собрался с мыслями.
– Есть, конечно, по праву знаменитый “Доктор Фауст”. И… и… “Еврей Мальфи”.
– “Фаустус”. И не “Мальфи”, а “Мальтийский еврей”. А еще?
– Честно говоря, сэр, я только эти две пьесы имел случай перечитать за последний год-два. Поэтому я предпочел бы не…
– Ладно, расскажите мне что-нибудь про “Мальтийского еврея”.
– Мистер Уокер! – воскликнул Ломакс. – Если вы не против, я немного расширю вопрос. Если…
– Нет! – мрачно возразил Стоунер, не глядя на Ломакса. – Я хочу получать ответы именно на свои вопросы, мистер Уокер.
В отчаянии Уокер начал:
– Мощный стих Марло…
– Давайте оставим в покое мощный стих, – устало промолвил Стоунер. – Что происходит в пьесе?
– В пьесе, – заговорил Уокер слегка истеричным тоном, – Марло берется за проблему антисемитизма в тех его проявлениях, что характерны для начала шестнадцатого века. Сочувствие, я бы даже сказал – глубочайшее сочувствие…[9]
– Понятно, мистер Уокер. Давайте перейдем к…
– Дайте экзаменующемуся ответить на вопрос! – закричал Ломакс. – Предоставьте ему хотя бы время для ответа!
– Хорошо, – мягко согласился Стоунер. – Вы хотите продолжить ответ, мистер Уокер?
– Нет, сэр, – сказал Уокер, поколебавшись несколько секунд.
Стоунер упорно спрашивал его дальше. Гнев и возмущение, направленные и на Уокера, и на Ломакса, переросли в нем в какую-то болезненную, сокрушенную жалость, направленную на них же. Через некоторое время ему стало казаться, что он покинул оболочку своего тела, он слышал собственный голос как чужой, и этот голос звучал мертвяще, обезличенно.
Он услышал, как голос проговорил:
– Мистер Уокер, вы специализируетесь на девятнадцатом веке. О литературе более ранних периодов вы, как выясняется, знаете мало; но, возможно, вы лучше осведомлены о поэтах-романтиках?