Я счастливо прожил три года. Мы превратили наш магазин в своего рода литературный салон, куда приходили поболтать все образованные люди города. К. нам приходили, как ходят в клуб, у нас обменивались мнениями о книгах, о поэтах, главным образом о политике. Жена, ведавшая продажей книг, пользовалась в городе большой известностью. Что же касается меня, то, пока они болтали внизу, я работал в своем кабинете на втором этаже, сообщавшемся с магазином винтовой лестницей. Я слышал голоса, смех, споры и временами, перестав писать, прислушивался к ним. Я втайне начал сочинять роман, но окончить его мне не пришлось.
Самыми частыми посетителями были мосье Монтина – рантье, высокий мужчина, очень красивый, настоящий южный красавец с черной шевелюрой и маслеными глазами, мосье Барба – магистр, два коммерсанта – мосье Фосиль и мосье Лабарег, и генерал, маркиз де Флеш, самая влиятельная особа в округе, лидер местных роялистов, старик шестидесяти шести лет.
Дела шли хорошо. Я был счастлив, очень счастлив.
И вот однажды, отправившись в три часа по делам, я, проходя по улице Сен-Ферсол, вдруг увидел выходившую из ворот женщину, до того похожую на мою жену фигурой, что я сразу сказал бы себе: «Это она!» – если бы час назад, перед моим уходом из магазина, она не жаловалась на головную боль. Женщина быстро шла впереди меня, не оборачиваясь, и я, удивленный и обеспокоенный, невольно последовал за ней.
Я говорил себе:
«Нет, это не она. Этого быть не может, ведь у нее мигрень. Да и что ей делать в этом доме?»
Желая окончательно удостовериться, я ускорил шаг, чтобы догнать ее. Почувствовала ли она мое присутствие, угадала ли, узнала ли мою походку – не могу сказать, но только внезапно обернулась. Это была моя жена! Увидев меня, она сильно покраснела и, остановившись, сказала с улыбкой:
– Ах, это ты!
У меня сжалось сердце.
– Да. Ты все-таки вышла? А твоя мигрень?
– Мне стало лучше, я вышла по делу.
– Куда?
– К Локоссаду на улицу Кассинели, сделать заказ на карандаши.
Она смотрела мне прямо в глаза. Краска с ее лица сбежала, теперь она слегка побледнела. Ее светлые, ясные глаза – о, эти глаза женщин! – казались такими правдивыми, но я смутно, мучительно чувствовал, что они лгут. Я стоял перед ней, более взволнованный, более смущенный, более потрясенный, чем она сама, не смея ничего подозревать, но вполне уверенный, что она лжет. Зачем? Этого я не знал.
Я только сказал ей:
– Ты хорошо сделала, что вышла, раз почувствовала себя лучше.
– Да, гораздо лучше.
– Ты идешь домой?
– Ну конечно.
Я оставил ее и пошел один. Что, собственно говоря, случилось? Глядя на нее, я подсознательно чувствовал, что она лжет, но теперь уже не мог этому поверить и, возвращаясь к обеду, уже упрекал себя в том, что хоть на минуту мог усомниться в ее искренности.