– Опоздали! – с каким-то нервным смешком сказал мне Юра Чернышев, мой друг еще по запасной части, начальник клуба 18-го батальона. – К самому веселью опоздали!
Я не сразу понял, что за веселье имел в виду Чернышев, но по его осунувшемуся лицу, странному смешку и обгорелой гимнастерке догадался, что слово “веселье” не самое подходящее для определения того, что здесь произошло.
С Юрием Константиновичем Чернышевым, бывшим до войны актером театра Красной армии, мы познакомились в тот день, когда оба явились на призывной пункт в здании школы в Ярославском переулке, откуда ранним утром 28 августа сорок первого года выехали на грузовике, как я полагал, прямо на фронт.
Мы ехали по Ярославскому шоссе с его маленькими, неказистыми домишками, так не похожими на каменные многоэтажные дома нынешнего проспекта Мира. Нас везли на вокзал. Мы не знали, на какой. Миновав Рижский, проехали по 1-й Мещанской и свернули налево, на Грохольский. Если бы нас везли на Белорусский, свернули бы направо. Белорусский – это Смоленское направление. Если бы на Киевский, проехали бы дальше и по Садовому кольцу тоже направо. Киевский – это Южный фронт.
Мы ехали к трем вокзалам.
Ленинградский – тоже фронт. Москва жила той особой жизнью начала войны, которую в кино обозначают привычными приметами – скрещенными бумажными полосками на окнах и колоннами марширующих мужчин в перепоясанных ремнями пиджаках. Так оно и было: марширующие отряды народного ополчения, окна, заклеенные полосками бумаги. Да еще кое-где разрушенные бомбежкой дома, сбитый зенитчиками самолет на площади Свердлова, аэростаты, висящие в небе. И какой-то особый, непривычный ритм жизни, напряженный, убыстренный, нервный. В газетах мелькают слова: Киевское направление, Смоленское…
Ребята в грузовике курили, балагурили, смеялись, но все, как и я, ощущали движение грузовика по улицам Москвы как судьбу.
– Едем на Казанский, – сказал кто-то.
Я не поверил. Люди нужны на фронте.
– Кому мы там нужны? – хмыкнул Чернышев. – Что мы умеем?
Это было именно так. Все мы ничего не умели. У всех в военном билете стояло: “Годен, не обучен”. Конечно, должны подучить, полагал я, именно подучить, и сразу – на фронт! Не раз слышал: “Недельку подучат – и на передовую!”
Я еще верил, что едем на Ленинградский.
Грузовик остановился у Казанского.
И вот мы едем в поезде, идущем на Рязань, в почти пригородном поезде.
Много лет спустя я поеду тем же поездом, в таком же вагоне, с моим другом и соавтором Авениром Заком в Рязань. Оттуда пароходом в Кузьминское к Елизару Мальцеву. С пригорка, на котором стоял дом Елизара, я увидел вдалеке синюю полоску леса. И сразу вспомнился весь путь, проделанный нами в конце августа сорок первого.