Посланники привезли в Москву грамоту от императора; но в этой грамоте не упоминалось о царе Михаиле, говорилось только, что император принял к сердцу печальное положение Московского государства и надеется, что король польский на его волю положится, мир учинит. Призвали посланников к допросу: каким образом случилось, от цесаря грамота не к государю и государева имени в ней не написано? Ушаков и Заборовский отвечали, что принял их цесарь и о государевом здоровье спрашивал любительно; думные люди во всем говорили им с царским именованьем и царское имя во всем почитали; на отпуске цесарь приказал государю поклон любительно же, сказал, что восшествию на престол государя обрадовался и хочет быть с великим государем в братстве, любви и ссылке и посла своего к государю шлет. Они, посланники, тому поверили и тот лист взяли за грамоту, а подписи на нем прочесть не велели без хитрости, поверя тому, что цесарь их принял от государя и отпустил к государю. Спросили толмача, тот сказал, что действительно в речах от цесаря царское имя говорили ко многим статьям и почесть посланникам от цесаря и от думных людей была, только государя называли царем и великим князем, а Михаилом Феодоровичем не называли; цесарь к государеву имени немного только приклонился и шляпу снимал, приказывал к государю челобитье сидя же, а посланники ему об этом ничего не говорили. Лист, что привезли посланники к государю, и подпись на нем он, толмач, посланникам переводил и сказывал, что государева имени нигде нет; а когда были в Голландии и получили грамоты от голландского князя и Штатов с полным царским именованьем, то он, толмач, указывал посланникам на эту разницу между цесарскою и голландскою грамотами, но они отвечали ему: „Уже это дело сделано“. Призвали опять посланников к допросу; они отвечали: „Что цесарь на посольстве и на отпуске не встал и имени государева не именовал, и они о том цесарю и его думным людям не говорили, то они учинили спроста, без хитрости, потому что им не за обычай, думали, что у них в государственных поведеньях и в посольских обычаях так издавна ведется. И которая будет бесхитростная вина их пред государем взыскалась, и в тех их бесхитростных винах волен бог да государь: учинили они то простотою, а не изменою и не умышленьем. А что они взяли у цесаря вместо грамоты ответ, писанный на их речи без царского именованья, того они себе в толк не взяли, что не только грамоты, и ответу без царского именованья не бывает, и надеялись они на то, что им против их посольства и против речей заодно грамота и ответ учинены, потому что им не за обычай: в посольствах прежде никогда не бывали; и то они учинили без хитрости ж, хотели лучшего, да по грехам, их простотою учинилось бесхитростно; и в том они виноваты ж, что вчера запирались, будто подписи прочитать переводчику не давали: подпись им переводчик читал и список переводил, и им то ведомо, только положили то запросто, а цесарь уж из Линца поехал, если бы и послать, то без цесаря ничего сделать было нельзя. И в тех их винах волен бог да государь, а им своих бесхитростных вин утаить и покрыть нечем“. Бояре говорили дьяку Заборовскому: „Степан (Ушаков) человек служилый; а ты сидел в Посольском приказе и в Разряде в подьячих, тебе это дело за обычай. И как вы смели так сделать? Хотя бы вы смерть свою там видели, а такого ответа без государского имени не должны были брать“. Призван был к допросу опять толмач и показал, что у посланников никаких тайных сношений с цесаревыми людьми и непригожих речей про государя не было, но посланники и люди их вели себя дурно; шла мимо Степанова двора девка, и Степановы люди эту девку ухватили и повалили, за что у них с немцами была драка; да Степанов же человек на том дворе, где стоял, хотел у дворника жену обесчестить, и дворник за ним гонялся с протазаном, хотел его убить, а Степан, зная воровство людей своих, от того их не унимал: Степановы же люди пьяные чуть пожара не сделали; он, толмач, их унимал, говорил, чтоб они, будучи в чужой земле, такого бесчестья не делали, а они его за это били. Сами Ушаков и Заборовский пили и между собою бранились. В Гамбурге человек Ушакова бесчестил дочь английского воеводы, в Голландской земле хватался руками за дочь казначея, в доме которого стояли посланники; да и во многих местах Степан и Семен пировали, пили и многие простые слова говорили, которые в тамошних землях государеву имени к чести непристойны. Сперва цесарь хотел дать посланникам цепи с своими парсунами (портретами), но потом велел портреты снять, сказавши: „Слышал я про них, что они люди простые, неученые, ничего доброго, кроме дурости, не делают; прежние послы и посланники, которые прихаживали от московских государей, так непригоже не делывали, и таким бездельникам собакам парсуны моей давать непригоже“.