– Что вы можете рассказать о…, – мужчина заглянул в лежащий перед ним листок, – Креольском Юрии Павловиче и обстоятельствах его смерти? – Это парень явно не привык тратить время попусту.
– О мертвых либо хорошо, либо ничего, так что, получается, сказать мне о шефе нечего. – Еще раньше я приняла решение говорить правду, правду и ничего, кроме правды. Тем более что врать все равно не умела.
– То есть, можно сказать, вы испытывали к своему начальнику неприязнь? – умные глаза Казимира Модестовича буравили меня насквозь.
– Можно. Говорите, – я выдала жалкое подобие улыбки, за которой попыталась скрыть охватившее меня беспокойство. Направление, в котором двигалась беседа, мне совсем не нравилось.
– А можно ли сказать, что вы его ненавидели?
Конечно, ситуацию трудно было назвать комичной. Тем не менее, я рассмеялась, уж больно нелепым показалось мне предположение дознавателя.
– Нет, я считала, что он этого не заслуживал, – взгляд следователя из проницательного превратился в удивленный. Надо же, а я думала, он робот, которого ничем не проймешь. – Понимаете, я считаю, что ненависть – чувство, разрушительное, прежде всего, для тех, кто его испытывает. Поэтому, реагируя на выпады Креольского так, как он хотел, я играла бы по его правилам. Шеф относится, – я осеклась и тут же поправилась: – относился к тем, кого принято называть «энергетическими вампирами», – в этом месте следователь поморщился, но я продолжила, – мой начальник испытывал садистское удовольствие, делая гадости. А, следовательно, истеря и плача, я только продлевала бы его экстаз, что не совсем корреспондируется с моими интересами, как вы понимаете. Так что я избрала тактику «почтительного игнора».
– И что помогало? – следователя явно заинтересовала моя теория. Подозревая, что у него тоже был свой «Креольский». Хотя, у кого его нет?
– Нууу, – протянула я, – как сказать. Смотря, что вы понимаете под «помогало». С одной стороны, не достигая поставленной цели, шеф только еще сильнее распалялся. В итоге мне в конторе доставалось больше всех. С другой… Я получала моральное удовлетворение от того, что не давала ему то, чего он так жаждал: моих слез, страданий и переживаний.
Наши взгляды с Казимиром Модестовичем встретились, и я, помимо интереса, прочла в его глазах уважение. Воодушевлённая, я продолжила свое повествование – уж больно не терпелось мне изложить свое мнение об отношениях с Креольским до того, как это сделают «доброжелатели». А может, сказалась неудовлетворенная и столь естественная потребность всякого человека быть выслушанным и понятым.