…Рассказчик мой, капитан-лейтенант, в разгаре этих событии выполнял особое задание и поэтому о решении командования ничего не знал. Осыпанный пылью, мокрый от пота, умиравший от жажды, он заскочил на Телефонную пристань – узнать, что делать дальше, – на командном пункте флота никого.
Поднялся наверх, в город, навстречу быстрым маршем прошел отряд бойцов и несколько человек, кативших на руках куда-то пушку. Он остановил встречную машину, спросил, куда она идет, ответили – в Камышевую и добавили, что штаб флота перебазировался туда.
Доехал до Карантинной. Тут в грузовичок, на котором он ехал, попал снаряд, и тот приказал долго жить. Дальше капитан-лейтенант пошел пешком, в потоке пешеходов, машин и повозок.
В Камышевой людской поток уперся в воду, дальше ни идти, ни ехать – впереди море.
Красноармейцы, краснофлотцы, гражданское население, раненые. Шум. Гул. Крики. К причалу не пробиться. Походил-походил, да и взял курс на 35-ю батарею. Там капитан-лейтенант пробрался к телефону. У аппарата оказался оперативный работник штаба флота. Капитан-лейтенант доложил о выполнении задания и спросил, как быть дальше.
– Вечером придут корабли, всех заберут. Ждите! – ответил тот и повесил трубку.
Значит, нужно было прожить эту ночь, а потом целый день – с утра до ночи. И лишь тогда придут корабли.
Ночь казалась невероятно длинной. Он притулился у стены и тут же уснул. Проснулся от близкого разрыва крупной бомбы – земля под ним затряслась как в лихорадке.
Когда самолеты ушли, со стороны Балаклавы послышалось ржание лошадей.
Было раннее розовое утро. У них в Пензенской области такими утрами в начале июля делают пробный покос озимых.
Ржание снова послышалось. Значит, ему не показалось, на самом деле где-то лошади. Странно – среди рева самолетов, грохота артиллерийских залпов и грома разрывов бомб и снарядов вдруг робко-тревожное ржание лошадей!
Глядя на медленный рассвет, капитан-лейтенант подумал: а что он будет делать целый день? Немцы жмут со стороны Балаклавы. Их сдерживают 109-я стрелковая дивизия генерала Новикова и 9-я бригада морской пехоты, славившиеся своей стойкостью.
На рассвете он покинул свое место под навесом батареи и пошел в Казачью бухту посмотреть, что там делается, а оттуда в Камышевую.
Мы продолжали встречаться с капитан-лейтенантом – у него еще было три дня до операции. За день до нее между нами произошел разговор, которого я не ожидал. Капитан-лейтенант, прежде чем ответить на очередной мой вопрос, вдруг спросил: «Вы думаете печатать это?» Я ответил, что о публикации говорить рано. Он неопределенно улыбнулся и, чуть сощурив глаза, сказал: «А нельзя ли хоть одним глазом посмотреть, что вы там сочиняете?» Я дал ему свои записки. Читая, он то насупливал брови, то поднимал их высоко, шевелил губами. В одном месте вдруг расхохотался и сказал: «Ну и фантазия же у вас, писателей! Откуда вам известно, что в то утро я думал о пробном покосе озимых в Пензенской области?» – «От вас», – сказал я. «А впрочем, – произнес он, – может быть, я действительно думал об этом – времени свободного было столько! Припоминаю: когда немцы обложили 35-ю батарею, я находился недалеко, и первое, о чем подумал, – это: представляют ли мои родители, где я? Чуют ли, как около их сына волчьей стаей носится смерть?»