— Да, — ответил я.
Ночью мы обсуждали эту проблему с Одри.
— Никто не может сделать научную карьеру, не поработав в Кембридже, — говорил я ей. — Во-первых, это лучшее место для занятий наукой, кроме того, все туда идут, и я не могу позволить себе пойти наперекор обычаю. И выходит, что это лучшее место еще и потому, что все туда идут, потому что так принято. Получается замкнутый круг. Так что Кембриджа мне не миновать. Но я не хотел бы переходить сейчас.
— Конечно, ты должен принять предложение, — сказала Одри.
— Мы не сможем тогда часто встречаться. Только по субботам и воскресеньям, — сказал я.
— Один бог знает, что я буду здесь делать. — Морщина прорезала ее лоб. — Но ты должен ехать.
Я знал, что моя научная работа в Кембридже пойдет быстрее. Я почти закончил большую серию опытов, так что я мог монтировать новую установку, пока буду заниматься анализом уже полученных мною результатов. И анализы мне будет легче проводить в Кембридже, там я получу больше помощи и услышу больше критики. Но если мне нужно придумать предлог, чтобы не ехать…
— Дорогой мой, — сказала она, — будут воскресенья и будут каникулы. Лучше ответь мне, как бы ты поступил, если бы меня здесь не было?
Я подумал мгновение и сказал:
— Я бы уехал.
— Так неужели ты не понимаешь, что это решает дело. — Ее губы дрожали. — Даже если я захочу отнять тебя у твоей работы, ты должен притвориться, что ничего не замечаешь. Понял?
2
В таком вот настроении холодным и сырым апрельским днем я прибыл в Кембридж; я радовался возможности погрузиться в мою работу и огорчался, что нарушена наша жизнь с Одри.
Чувство неудовлетворенности заставило меня броситься в науку с такой страстью, какой я не испытывал ни разу, начиная с первого семестра моих научных изысканий. В первый же месяц я понял, что никогда прежде у меня не было таких возможностей. Научная работа в Кембридже находилась на совершено ином уровне по сравнению со всем, что я до сих пор видел. Крупных ученых здесь было больше, чем младших преподавателей в Лондоне. А некоторые из них были крупнейшими. К тому времени я уже привык встречаться с людьми, сделавшими свой вклад в современную науку; тот день, когда я был потрясен, услышав лекцию Остина, остался далеко позади. Но когда я увидел Резерфорда, проходящего под аркой Кавендиша, я вновь ощутил забытый трепет. Глядя на него, я вспомнил, как я впервые услышал его имя, когда Люард, вдохновившись, зажег меня своей головокружительной новостью о строении атома еще в начальной школе, двенадцать лет назад; так странно было видеть воочию человека, чье имя стало частью твоего сознания.