— Ну, конечно, по поводу займа, — подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что обманывал брата, выставляя себя усердным дельцом, хотя на самом деле, любуясь картинной галереей банкира, не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:
— Кроме того, пришлось заняться одним делом частного характера. Во время своего последнего визита к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и прониклась к ней сильнейшей симпатией. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Они с мисс Клиффорд тоже очень быстро стали подругами.
— О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, — возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали хрупкую фигурку на берегу. — За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.
— И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.
Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.
— В этой юной девочке так много свежести, наивной чистоты! — объяснил он. — Она невольно напоминает мне о моей собственной юности. Эта девушка еще так твердо держится своих принципов и романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем другой. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.
Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, мягкое звучание, которого никогда прежде не слышали его близкие. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал. То, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно клеймя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.
Густав почувствовал, что Франца раздирают противоречия, и с легкой усмешкой ответил брату:
— Ну, какая же это новость? Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.
— Джесси всегда была любимицей своих родителей, — холодно возразил Франц Зандов. — Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее — белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка, — и с тех пор, как она выросла, мы окончательно отдалились и перестали понимать друг друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь внутри немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что чувствую в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.