Штука спускалась к ее связанным запястьям. Вертикально, как маленький лифт. Вытянулась и принялась вращаться на стальном столе, так что превратилась в бирюзовый диск размером с древний десятицентовик. И все это с жужжанием. А Флинн даже руки шире развести не могла.
Бирюзовый цвет сменился желтым, и в центре диска возникло стилизованное изображение красного наггетса. Штука по-прежнему вращалась, поскольку Флинн слышала звук. Что-то вроде мультика.
– Мейкон?
Диск вспыхнул красным.
Она что-то сделала не так.
Снова бирюзовый. Потом изображение уха, одной черной линией, как в предупреждающих роликах. Потом муха, тоже контуром. Потом то и другое рядом, муха сжалась и скользнула в ушную раковину. Потом опять желтый, вместо одного наггетса два, бляшка Эдварда. Желтый фон стал бежевым, превратился в значок Лоубир – бледную золотую корону. И тут же диск исчез, осталась крохотная мошка. Не муха. Прозрачная, будто восковая.
– Нет, – чуть слышно проговорила Флинн и подалась вперед.
Вжих – в ее левое ухо. С жужжанием. Глубже. Жужжание превратилось в голос Мейкона:
– Молчи. Тебя слушают через камеру. Делай вид, будто ничего не происходит. Исполняй в точности, что я скажу.
Флинн заставила себя поглядеть на дверь. Голос был и правда как у Мейкона, но она по-прежнему видела пижамные штаны и футболку над пустой улицей.
– Щелкни зубами дважды, раз-два, не открывая рта, как можно тише.
Флинн посмотрела вниз. Щелкнула зубами два раза подряд. Самый громкий звук в мире.
– Теперь минуту сиди не двигайся. Как сейчас, только не шевелясь. Но и не застыв, как камень, потому что я запишу видео с камеры, а потом закольцую и отправлю обратно на камеру, чтобы они видели этот кусок, а не то, что будет дальше. Поняла?
Щелк-щелк.
– Не дергай головой или руками. Резкие движения в повторе подчеркивают, что фрагмент закольцован. Как скажу: «Давай!» – действуй. Сперва затычки в уши, потом костюм.
Она ничего не поняла. Какой костюм?
– Все нормально? – спросил он.
Щелк-щелк.
– Записываю, – сказал голос.
Флинн уставилась на дверь. Ручка, следы пальцев. Только бы у мамы было все хорошо и Литония сидела с нею.
– Готово, – сказал наконец Мейкон. – Закольцевал. Вставай.
Флинн уперлась ладонями в стол и поднялась, оттолкнув мегамартовский стул. Лязгнул засов.
Дверь открылась. Вошел ужас. Как будто у нее плавится сетчатка. Клубящееся пятно.
– Спрут-костюм, – сказал Мейкон в ее ухе; Флинн вспомнила: камуфло по типу каракатицы, как у Бертона и Коннера на войне.
Костюм считывал и воспроизводил то, что ближе всего, однако частично был забрызган кровью. Словно кусок взломанного игрового кода. Затем возникла спрут-перчатка с томагавком Бертона, метнулась вперед, зацепила и рассекла синюю безовскую стяжку. На нижнем изгибе головки был специальный вырез, острый-преострый, острее остального лезвия. Для веревок и проводов. Секунда, и он рассек стяжку, держащую вместе запястья Флинн. Другая перчатка – серо-стальная, как стол, – протянула два оранжевых комочка на оранжевом шнурке, вроде самых дешевых мегамартовских леденцов. Флинн сунула их в уши, как велел Мейкон. Интересно, он так и хотел, чтобы она заперла мошку внутри?