Но разве он не сделал это прошлой ночью? И все же он ни на йоту не приблизился к тому, чтобы понять Оливию. Кажется, все, чего он добился, – это еще более глубокое осознание того, что он, черт возьми, был зачарован ею.
Эта зачарованность ослабляла его. И рождала непреодолимое влечение к ней, слишком напоминающее о вещах, с которыми герцог покончил: обязательства, долг, идеалы…
Она – незаконнорожденный ребенок и лгунья, он ей ничего не должен.
Ну да, он сидит тут, молча, даже не пытаясь избавить ее от смущения. Правда, она этого и требовала. Что ей от него нужно? Может, денег? Или чего-то еще?
Деньгами ему пришлось воспользоваться, когда они сошли с поезда на станции. Для получасовой поездки в деревню им вполне подошел бы кеб, но единственным, что они могли нанять, оказалась одноконная карета, в которой пахло затхлостью, весьма напоминавшей Ньюгейт. Как только они свернули на дорогу, Марвик понял, что экипажу необходимо поменять рессоры – развалюха громыхала и раскачивалась, как детские качели.
Он запретил себе смотреть на Оливию. Но, конечно же, смотрел. Когда карета переезжала первый мост под древней каменной аркой, которая совершенно нелепо возвышалась над тонким ручейком, Аластер не сводил с нее глаз и заметил, что выражение лица Оливии слегка изменилось. Ее губы сжались. Она побледнела.
На что она смотрела? Сам Марвик увидел вдали только ветряную мельницу, стоящую на травянистом взгорье, а ближе, когда они подъехали к другой стороне моста, – разваливающуюся каменную церковь, веками разъедаемую солеными ветрами. Колеса загромыхали по каменной мостовой, и вся карета завибрировала.
– Теперь уже недалеко, – сказала Оливия, повышая голос. – Надо свернуть на втором повороте, за аптекой.
Деревня оказалась предсказуемо и утомительно живописной; магазинчики эпохи Тюдоров смешивались здесь с белеными домиками, прячущимися за частоколами, за которыми весной зацветут розы. Казалось, на улице нет ни души.
Оливии удавалось абсолютно безучастно смотреть на открывающиеся их взорам виды. Лишь мрачное выражение лица выдавало ее. Это когда же она оставалась такой невозмутимой, если только не старалась напустить на себя равнодушие?
– Все осталось таким же, как вы помните? – спросил Аластер.
– Конечно, – бесцветным голосом произнесла она. – В таких местах, как это, ничего никогда не меняется.
– Так вы недовольны тем, что вернулись сюда?
Оливия пожала плечами.
Герцог ощутил странный порыв гнева. Вечно она дразнит его, провоцирует, спрашивает о том, чего не имеет права знать. «Вы любили свою жену? Разве вы не вернетесь к общественной жизни?» При этом своих секретов она ему не раскрывала. Она вынуждала его вытягивать их из нее, заставляла строить догадки, блуждать в темноте.