— Эти женщины! — воскликнул фон Димшиц. — А я думал, что ты так постаралась ради мужа!
Фрау улыбнулась, показывая, что поняла шутку.
— Сейчас там моют посуду и решают, как быть с остатками. Что-то повара съедают сами, что-то оставляют на завтра, объедки выносят нищим. Сейчас самое лучшее время прийти туда и купить что-то вкусное к завтраку.
— Ты берешься это сделать, мое сердечко?
— Если меня любезно попросят, — и она улыбнулась так простодушно и умильно, что можно было бы заподозрить ее в беспредельной сентиментальности — если не знать, что она уже несколько лет хозяйка обувной лавки.
— Придется любезно попросить, — согласился Паррот. — Крылов, это к вам относится.
Маликульмульк опять отметил: голос наставника, призывающего к порядку нерадивого ученика. Будь это в других обстоятельствах — следовало бы дать сдачи, огрызнуться, сказать нечто ядовитое. Он умел — он несколько лет славился в столице острым языком. Может, все дело в неродной речи? По-русски он бы ответил достойно, а немецкая речь словно бы лишала ум остроты. Немецкая речь, хорошо им освоенная, была, как улыбка фрау Векслер: любезная, но хитросплетенная…
— Да, разумеется, — ответил Маликульмульк. — Но… но я, право, не знаю…
Фон Димшиц вздохнул: ведь это так просто — пообещать женщине хорошенький перстенек, или модную шляпку, или поездку за город, в гости к добрым знакомым, или хоть бонбоньерку с конфектами в виде рога изобилия или сердечка!
Паррот качал головой — его, кажется, развлекала растерянность философа. Спас положение Давид Иероним.
— Если вы, фрау Векслер, готовы идти в «Петербург», то я охотно провожу вас и буду очень с вами любезен!
Гринделю хорошо, подумал Маликульмульк, он у себя в аптеке научился кокетничать и жеманничать с незнакомыми дамами, даже торговаться научился. А как быть человеку, который и к приживалкам ее сиятельства насилу притерпелся?
Гриндель и фрау Векслер ушли. Фон Димшиц поднялся зачем-то наверх. Паррот и Маликульмульк остались одни в маленькой гостиной.
— Знаете, Крылов, — сказал Паррот. — Вы — еще одно подтверждение теории, по которой люди делятся на родителей и бездетных. Человек с этим рождается, как если бы на нем поставили клеймо. Бывает, что прирожденный родитель почему-то оказывается без детей, и тогда часть его души, ответственная за родительство, ищет и находит какие-то возможности. Бывает, что у бездетного мужчины оказывается несколько человек детей, но заботиться о них он не в состоянии, я сам это наблюдал. И винить его трудно — у него словно бы нет органа, отвечающего за такую заботу. Если применить к этому систему Линнея, то родители и бездетные — это два разных подвида Homo sapiens.