В моем кулаке выдранный клок желтой мочалки, вся копна соскальзывает назад, и я отбрасываю ее за спину, запуская обе руки в ее тонкие светло-каштановые волосы с отчетливыми прожилками серого. «Что за…» Она подскакивает; мешанина тел, и он уже сидит на краю кровати, перекинув меня через левое бедро, правым зажав мои колени; левой рукой он приковал мои запястья к пояснице. Он задирает скрипнувший винил и говорит: «Передай мне ремень», просовывая палец между моей кожей и эластичной тканью и спуская жесткую резинку трусов мне на бедра.
Я стискиваю зубы – мне в новинку ощущение слепой ярости и злости. Не буду, не буду, пусть бьет меня, не останавливаясь, я звука не издам… Учительница во втором классе говорит угрюмому мальчику, который выше и крупнее всех нас – когда он роняет карандаш или даже ничего особенного не делает: «Пусть твой отец положит тебя к себе на колени, спустит штаны и научит уму-разуму». Она говорит это беззлобно, и становится жутко от беспечности ее тона; раз в неделю волна смущенных смешков поднимается в притихшей классной комнате, и 28 детей склоняют головы над партами с непреодолимым чувством стыда, который они сами не смогли бы себе объяснить. Я не вспоминала об этой учительнице и о чувстве разложения и удушья, которое она во мне пробуждала, с тех пор, как в третьем классе перешла в ведение грубоватой мисс Линдли. А теперь вот омерзительная картина во всей своей полноте. Она унизительнее всего того, что он делал со мной до сих пор. Все остальное – быть прикованной к кровати, скрючиваться на полу в наручниках и цепях – нежные ласки по сравнению с этой принудительной близостью двух тел, когда висишь вот так, задом кверху, будто на блюде, слушая, как кровь с шумом приливает к голове…
И конечно, в конце концов я издаю громкий вопль. Он останавливается, но не отпускает меня. Прохладной ладонью он осторожно поглаживает мою кожу, пальцами прослеживая линии от ремня; ладонь нежно проскальзывает между моих бедер, от коленей и выше, и снова вниз, и опять, медленно, вверх. «Дай мне“ вазелин”, – произносит он, – и держи ее руки». Он раздвигает мне ягодицы и пальцем надавливает на анус; ладонь у меня между ног, один скользкий палец легко входит между сомкнутыми губами. Я напрягаю каждую мышцу. Я пытаюсь сосредоточиться на желтых спиралях, которые вращаются у меня перед глазами на черном фоне плотно сжатых век, я стискиваю зубы, ногти впиваются в ладони. Отчаяние сильнее, чем в первый раз, когда он ударил меня. Я не вынесу, только не так, пожалуйста, не надо… Мое тело начинает поддаваться под медленно нарастающим давлением, вынуждающим меня жадно изгибаться на его ладони. «Ты думаешь, что знаешь, чего тебе хочется, милая, – почти шепчет он мне на ухо, – а все равно делаешь то, чего хочет твоя п…да» – яростный толчок. «Заткни ее», – говорит он, и мой рот накрывает ладонь, пахнущая духами, в которую я впиваюсь зубами, сильно, как только могу. Теперь у меня между зубов скомканный шарф, и кто-то крепко держит его, тяжело дыша у меня над правым ухом. И снова у меня во рту ничего нет, его руки ласкают меня – на сей раз мое тело уступает гораздо быстрее. «Пожалуйста, я не вынесу, пожалуйста, дай мне кончить» сменяется после очередного толчка простым «пожалуйста…» – Меня швыряют на кровать, всхлипы, заглушенные подушкой, кажутся далекими даже мне самой, меня касается язык. Подушки больше нет, надо мной его лицо, но язык все еще там, внизу, исторгает из меня стоны. Моя голова у него на плече, он растянулся рядом во всю длину своего тела, крепко прижав меня к себе рукой, пальцы приложив к моим губам, она сидит на нем верхом. Мы с ней совсем рядом друг с другом, мы смотрим друг другу в глаза, когда он кончает.