Река между тем вырвалась из гористых берегов в неширокую, ящикообразную долину, замедлила бег и пошла гулять от борта к борту, делая крутые, иногда под прямым углом, повороты. Лодку бросало между берегами, порой под днищем грохотали камни, и все-таки это был самый безопасный участок. Герман успевал посматривать по сторонам и доил, тер, мял палец, пока не хлынула свежая, яркая кровь. Хоть и с трудом, но кольцо начало шевелиться, и он наконец-то перевернул руку ладонью вверх. И тут вспомнил, как однажды сестра насадила на мизинец самодельное кольцо из ружейной гильзы и никто не мог снять – отец даже пилить пробовал. Однако пришла ведунья, бабушка Шабаниха, намылила под умывальником пальчик, что-то пошептала, поплевала, и все разрешилось само собой.
Мыла в НАЗе не оказалось – для выживания пилота в экстремальных условиях оно не требовалось, зато, обшаривая лодку, Шабанов отыскал в носовом отсеке банку с остатками моторного масла. Полив на палец, он растер, размылил его пополам с кровью и без всяких нашептываний, без особого напряжения высвободил руку.
– Все, подруга! Развод с тобой! – заправил кольцо в разъем и засунул «принцессу» в мешок. – Чтоб я еще раз!.. С тобой, заразой!.. Связал судьбу!..
Герман встал, помахал, потряс вольными руками, после чего отмыл кровь и масло, протер йодом и завязал рану на пальце. Долина расширилась еще больше, горы отступили вглубь, и река, вырвавшись из-за очередного поворота, вдруг покатилась прямо и, замедляя бег, превратилась в озеро. Сверкающая, золотистая от солнца вода простиралась на много километров вокруг, и гористые берега настолько отдалились, что заметить лодку на зарябленной, бликующей поверхности нельзя было, пожалуй, и в бинокль. Сама природа делала его призраком, пловцом-невидимкой без всяких электронных принцесс.
Озеро оказалось проточным, и хоть медленно, едва заметно, однако же его несло вперед; появилось наконец время спокойно поискать на карте эту реку и сориентироваться хотя бы приблизительно. Шабанов развернул планшет, пробежал глазами путь от Пикулино и ощутил, что клонит в сон. Прошлая кошмарная ночь вымотала его и принесла не отдых – назадавала кучу вопросов, над которыми даже думать было опасно. Тут же, освобожденный от брачных уз с хваткой барышней, согретый солнцем и почти умиротворенный, Герман почувствовал, как тает в голове все время саднящая боль и вроде бы возвращается слух: кажется, до ушей долетает плеск мелких волн о борта лодки…
Он лег на дно, положив под голову НАЗ, выставил больное ухо к солнцу, чтоб погреть, примостил пистолет под руку и закрыл глаза. И на сей раз уснул, как младенец, не помешала и назойливая зудящая боль. Одновременно сон этот был легким и чутким, потому что он почувствовал, как солнце поднялось в зенит и озеро вроде бы стало еще шире и потому спокойнее несло лодку по фарватеру между далеких гористых берегов; и еще он отмечал полное отсутствие какой-либо опасности. Лишь однажды, когда на чистом, без единого облачка, небе солнце склонилось к закату, некая тень будто бы оторвалась от воды, на секунду затмила его и ледяной ветерок ознобил разогретое, разгоряченное в комбинезоне тело. Шабанов запоздало открыл глаза и привстал – над головой кружились чайки…