Сиска вышла. Маргерита поспешила за ней.
Вдвоем они поднялись в спальню верной рабыни. Там Сиска разделась, разорвав на кусочки свое украшенное гербом одеяние. Дрожа от радости, она снова облачилась в старое черное платье, напялила белый чепец, обула грубые башмаки. Потом, собрав все, что было под рукой из одежды, уложила по порядку в большой продолговатый короб, выкрашенный в зеленый цвет.
— Оставайся с нами, — говорила Маргерита, — оставайся с нами. Я очень тебя люблю. Да сама ведь знаешь…
— Да! И я тоже, мадемуазель, то есть хочу сказать — мадам.
— Ну вот же, вот и оставайся тогда. Я знаю тебя и люблю. Останься со мной, если не хочешь быть с мамой, что так зла к тебе, я это должна признать, но ведь она стара и нуждается в заботе.
— Нет, мадемуазель, нет; мне тут страшно.
— Тебе за себя страшно, Сиска?
— Нет, Гритье, нет. За вас, — добавила она вполголоса, — я боюсь за вас.
— Ну что ж, тогда точно тебе надо остаться со мной, чтобы защищать меня. Маме я пришлю другую служанку. Ты оденешь меня, причешешь меня.
— Я такая неуклюжая.
— Научишься и будешь ловчее, и к тому же, — добавила Маргерита со смехом, обнимая ее, — будешь охранять меня от громадного кота. Только услышишь что-нибудь, сразу схватишь свой ножик, и никто шелохнуться не посмеет.
— Ах, мадемуазель, мадам, не может быть, неужели я смогу всегда быть подле вас, всегда! Как бы вы были обихожены! А Жанетта, она не будет ревновать?
— Для этого она слишком уж зла на мою матушку, — ответила Маргерита.
— А кого вы наймете в услужение мадам? — спросила Сиска.
— Пока что сама обойдусь, пока найдется кто-нибудь, кто ее устроит.
— А! Ладно, — согласилась Сиска, она уже тревожилась о том, что Розье будет предоставлена сама себе.
Тем временем старуха, уединившись в своих апартаментах, предавшись пряным радостям тщеславия, тщательно разглаживала оборки на платье из тафты цвета палого листа и горделиво рассматривала толстый перстень с золотым гербом.
В эту ночь ей приснилось, будто она проезжает по Дворцовой площади Брюсселя в карете, запряженной четверкой лошадей, с берейтором впереди, в ясный солнечный денек, когда там шел большой военный парад. Приветственно били барабаны, полковые оркестры играли «Брабантскую песнь», трезвонили колокола, иногда грохотала пушка! Сам король обнажил голову, а солдаты, приветствуя ее, взяли в ружье.
Поль, ставший нищим, грязным, босым, с длинной бородой, опиравшийся на толстую палку и стоявший в первых рядах толпы, протягивал ей засаленную шапчонку. Она бросила в нее грошик и, гордая, уехала на своей четверне быстрым галопом.